— Нет! — пылко возразил Гай, но собеседник остановил его движением руки.

— У каждого своя правда, и каждый уверен, что именно он и является тем самым заветным центром, вокруг которого кружит Вселенная. Пока каждый человек сам не познает мир в своей душе, будет невозможен мир между народами. Куда ты ведешь их?

— Простите?

— Людей, что идут за тобой, — вытащив чубук изо рта, Шон неопределенно повел зажатой в руке трубкой, следом потянулась неспешно закручивающаяся в стоячем воздухе тонкая ниточка дыма. — Приходят к тебе за советом. Что ты желаешь дать им? Куда ведешь?

— Понимаете, — продолжая подчиняться какому-то неведомому порыву, тянувшему из него слова, словно змейку из горшка мелодия дудочки факира, Гай запнулся, пытаясь собраться с мыслями. — Я… тут не совсем все просто, я даже не знаю, как это все вот так сразу вам объяснить.

— Ты бессмертный, — кивнул головой индеец, снова зажимая трубку между зубов. — А раз так, люди, окружающие тебя, готовы поверить во что угодно. Безоговорочно следуют по пятам, куда бы ты ни направился, в надежде, что ты сможешь помочь им в решении собственных житейских проблем. Что, как и в случае с публично доказанным бессмертием, не остановишься на этом и сотворишь для всех новые чудеса. Много чудес. Но способен ли ты дать им все это? Способен прислушаться и, главное, услышать сокровенные желания и мольбы каждого из смертных на этой планете? Помни, Гай Метьюс, когда умирает легенда и пропадает мечта, в мире не остается величия и исчезает вера.

— Да, — вместе с ответом Метьюс шумно выпустил воздух из легких.

— Чем умнее человек, тем больше ему нужен Бог, чтобы он не подумал, что он знает все. Доброе сердце и добрый ум — вот что нужно, чтобы быть хорошим вождем. Все это в тебе есть, Гай Метьюс, но ты пока еще не умеешь правильно распоряжаться той силой, что еще до поры дремлет, будучи сокрыта внутри тебя. Но ты научишься. Придет время, и это будет так, — Шон сделал несколько затяжек и выпустил сизый дым из ноздрей. — О да, именно так. Каждая птица рано или поздно выпархивает из родительского гнезда, ибо все во Вселенной испокон веков идет по своему давно заведенному распорядку. Ты встретишь свою судьбу. Но не в этом мире, так как эта земля больше не твой дом, и ты не принадлежишь ей как сын.

— Я понимаю, — задумчиво кивнул Гай. — Кажется, теперь я начинаю понимать.

— Ба, а танцы скоро? — дверь фургончика распахнулась, и внутрь двумя светящимися солнышками влетели семилетняя черноволосая девочка с развевающимися косичками, в которые были вплетены всевозможные разноцветные красивые ленты, и смуглый курносый мальчуган лет пяти, оба в красивых национальных костюмах ручной работы.

— Смотри, что мне дали поиграть! — захлебываясь восторгом, выпалил курносый мальчишка, размахивая рукояткой джойстика голографического лука. — Здорово, правда?

— А вам бы все только пляски плясать да бездельничать. Скоро-скоро, — ворчливо отозвалась хлопочущая в кухонном отделении фургона женщина, с помощью половника накладывающая ароматное бобовое кушанье по расписным плошкам с высокими краями. — Бегом за стол, суккоташ как раз остыл. И чего это вы разоделись-то раньше времени, а? — она с нарочитой строгостью сверкнула на детей глазами из-под очков, вытирая пахнущие луком и пряностями руки полотенцем. — Перемажетесь ведь, а я все утро над ними сидела.

— Ну, ба-а, — надув губки насупилась девочка, пока младший брат, встав на цыпочки, послушно намыливал ладошки большим куском земляничного мыла, высунув от старания язык. — Они же такие краси-ивые. И я аккуратно, только девочкам показать. А можно я с Ирмой ленточками поделюсь? Я немножко.

С этими словами она с детской непринужденностью взяла свое платьице за юбку и мечтательно покружилась на месте, как заправская городская модница.

— Можно-можно. А игрушку, как поешь, верни, сколько говорить, что нельзя брать чужое. Совсем бабкин труд не цените, локсы,[13]— женщина подала умывшейся внучке ложку, пока та забиралась на стул рядом с уплетавшим свою порцию братом.

— Говори с детьми, когда они едят, и сказанное тобою останется, даже когда ты уйдешь, — выпуская из трубки дым, Шон некоторое время со старческой улыбкой смотрел на гремящих посудой детей, которые, не стесняясь присутствия постороннего (или, вообще, даже не видели его, как потихоньку начал думать Гай), с аппетитом лопали бабушкин суккоташ.

Немного помолчав, индеец задумчиво добавил:

— Скоро настанет время, когда мой внук будет скучать по крику гагары, плеску лосося, шепоту еловых игл или крику орла. Но он не подружится ни с одним из этих созданий, и, когда его сердце будет болеть от тоски, он будет проклинать меня. Все ли я сделал для того, чтобы воздух оставался свежим? Достаточно ли я заботился о воде? Позволил ли я орлу парить на свободе? Все ли я сделал для того, чтобы заслужить любовь моего внука? Так говорил Дэн Джордж.[14]И хочешь ты этого или нет — винить во всем будут именно тебя. Иди своей дорогой, Спустившийся с Небес. Уходи, пока не стало слишком поздно. Бери только то, что тебе нужно, и оставь землю такой, какой ты ее нашел.

— Но мне ничего не нужно, — попытался возразить гость.

— Я все сказал.

Старейшина внимательно посмотрел на Гая, который молча сидел перед ним, обдумывая услышанное.

— А теперь тебе тоже следует подкрепиться, — подавшись вперед и переходя на более повседневный тон, Шон по-хозяйски похлопал Метьюса по коленке. — Ты гость, и сейчас мы рады тебе. Ешь, пей, отдыхай. Для тебя отведут гостевой домик. Думай и помни, о чем мы здесь говорили с тобой. Ступай с миром, твои друзья уже обыскались тебя.

— Я запомню, — кивнул Гай, и, поморгав, словно его только что вывели из непонятного транса, удивленно посмотрел на сидящего перед ним старика. — Кто вы на самом деле, Шон?

— Всего лишь тот, кто сейчас сидит перед тобой, — загадочно ответил старик. — Сейчас иди.

Когда за Гаем закрылась дверца фургона, отрезавшая оживленную детскую болтовню, он еще некоторое время постоял и, щурясь, посмотрел на тусклый диск солнца, на мгновение выбившийся из-за туч. Дети, возившиеся в песочнице с космическими игрушками, куда-то исчезли. Где-то дребезжали кастрюли, работало радио, транслирующее бейсбольный матч. В отдалении коротко харкнула гавком собака. Остро пахнуло сеном с примесью конского навоза.

— Не мой дом, — пытаясь осмыслить все, что только что с ним произошло, медленно повторил Гай.

— Фух, ну, слава богу! — облегченно выдохнул налетевший на него из-за угла трейлера Кей. — Ты куда запропастился? Мы тебя обыскались.

— Просто отстал, — стряхивая оцепенение, Метьюс посмотрел на Саймона. — Задумался.