Хотя он был сердит на меня, когда мы расстались в последний раз, я все еще надеялась, что он возьмет меня еще на три месяца. Мы с матерью нуждались в деньгах. И хотя я не была влюблена, по крайней мере так, как Нахид в Искандара, были тайны, которые мне все еще хотелось разгадать. Может быть, если бы мы больше были вместе, я научилась бы любить его. Кроме того, всегда была надежда, что он возьмет меня в постоянные жены или я забеременею.

У меня уже дважды были месячные с тех пор, как я вышла за Ферейдуна. Перед каждым сроком мама тщательно выискивала знаки, что я понесла дитя. После того как я начинала течь, мама говорила:

— Не переживай, азизам. Всегда есть следующий месяц.

Но я знала, что она разочарована и беспокоится, что я буду так же нескоро зачинать, как она когда-то. На третий месяц моего замужества мама принесла мне особое лекарство, которое должно помочь забеременеть, зеленое питье, напоминавшее застойную воду. Она также объяснила, что я должна есть и делать.

— Хвала Господу! — воскликнула она однажды, когда я съела за обедом целую кучу кислых торши. — Вот этого я и хотела, когда была в тягости тобой.

Я обрадовалась, потому что ждала ребенка так же, как она. Тогда станет ясно, что у нас будет свой дом и я буду заботиться о Ферейдуне всю оставшуюся жизнь.

Тот вечер матушка провела на крыше, гадая по звездам. Когда она вернулась в нашу комнату, то сказала, что у меня будет мальчик, потому что преобладает Марс.

— Он будет красив, как твой отец, — сказала она, и такой довольной я не видела ее никогда.

Гордийе поддерживала надежды моей матушки.

— Ты что-то округлилась, — сказала она однажды утром, глядя на мое лицо и живот.

Но я не чувствовала ничего. Начав отсчитывать время, остававшееся до конца моего контракта, я с каждым днем становилась все тревожнее.

Привязанность Гордийе и Гостахама друг к другу не переставала удивлять меня. Я видела, как добр был мой отец к матери — растирал ей ноги, когда она уставала, или радовал ее новыми кожаными туфлями, — но я никогда не видела, чтобы мужчина отдавал столько, сколько Гостахам отдавал Гордийе. Он всегда приносил ей подарки, пирожные, отрезы бархата, флаконы благовоний. Почему он так ее любил? Что она сделала, чтобы так привязать его к себе, как мотылька, кружащегося у лампы? Красоты она предложить не могла. Ее лицо было рыхлым, словно непропеченный хлеб, двигалась она тяжело, а тело — пухлое и в складках. Она часто давала волю своему языку, особенно когда ругалась из-за денег. Однако Гордийе была словно бриллиант — твердая, но с блеском в глазах, который делал ее желанной. Однажды во время полуденной трапезы Гордийе вошла в Большую комнату, одетая в тонкую шелковую рубаху цвета озера; под тканью круглились ее большие груди. Единственный изумруд на золотой цепочке притягивал взгляд. Волосы она покрыла вышитым шарфом, глаза подвела, затемнив свои тяжелые веки, положила по мазку румян на щеки и помады — на губы. Когда приехал Гостахам, она рассказала ему, что потратила целое утро, помогая кухарке готовить его любимое блюдо — рис с чечевицей и ягненком. Когда я принесла в Большую комнату горячий хлеб, то увидела, как она предлагает ему самые нежные кусочки ягнятины, подливает ему в кубок сладкого гранатового шербета. Она принесла вина, тщательно сберегавшегося в ее кладовых, и предложила ему несколько чаш во время еды. Глаза Гостахама понежнели, округлое тело простерлось на подушках. Скоро он начал шутить.

— Жила-была женщина, трижды побывавшая замужем и все еще девственная, — говорил он, когда я вносила засахаренный миндаль, заготовленный еще в начале года. — Первый муж был из Решта и не мог ничего, потому что был дряблый, как старый сельдерей. Второй был из Казвина и любил мальчиков, отчего брал ее только так.

— А третий? — с дразнящей улыбкой спросила Гордийе.

— А третий был учителем языков и пользовался только языком.

Она захохотала, и я видела, как глаза Гостахама загорели при виде колышущейся плоти, окружавшей изумруд. Да она с ним заигрывала! Но зачем? Вот уж не могла вообразить, что пожилым парам это нужно. И что он имел в виду, с этим учителем, который пользовался только языком?

К концу обеда воздух вокруг Гостахама словно сгустился от желания. Когда он решил, что пора вздремнуть, Гордийе поднялась и с долгим хрипловатым смешком вышла следом за ним из комнаты. Я смотрела, как она идет к его покоям, а не к своим, что было любопытно. Никогда не видела прежде, чтобы она так себя вела.

Мы с мамой помогли кухарке убрать посуду из Большой комнаты, сложили ее в кадки для мытья. Когда я отмывала блюда, она споласкивала их и ставила сушиться. Скоро я услышала, как Гордийе издает звуки, похожие на тихое, ритмичное повизгивание. Я пыталась расслышать, что она говорит, опасаясь дурного, но вскрики были бессловесными.

— Что такое с Гордийе? — спросила я кухарку.

Она выбрасывала недоеденный рис.

— Ничего, — ответила она, пряча глаза.

Мы с мамой продолжали домывать молча. Когда мы покончили с раздаточными ложками и посудой, нам осталось только отскрести жирные котлы, в которых готовили мясо и рис. Следующие полчаса все было тихо, но тут я снова услышала те же вскрики.

— Ого! — сказала матушка. — После стольких лет!

— Вот так она получает что захочет, — ответила кухарка. — Подожди, и увидишь.

— Прямо сказка.

Кухарка захохотала так, что раскашлялась и должна была поставить горшок, который скребла.

— Правильно, только это все равно срабатывает, — сказала она, отдышавшись.

Что именно заставляло ее визжать от удовольствия, забыв себя? С Ферейдуном я иногда задыхалась, но никогда не делала ничего, что заставило бы меня так вопить. Хотела бы я знать почему.

Рано утром Гостахам прислал слугу, чтобы я пришла в его мастерскую. Он выглядел бодрее, чем за все последние недели, даже мешки под глазами были не такими темными, как обычно. Я подумала — не оттого ли, чем Гордийе потчевала его прошлым вечером.

— Сядь тут, — сказал Гостахам, похлопав по подушке рядом с собой. — Я хотел, чтобы ты помогла мне с вышивкой.

Он раскатал полосу ковра шириной ладони в две. На нем был рисунок диких красных тюльпанов, грубый и неоконченный. Вчера вечером купил для Гордийе, — сказал он.

Должно быть, я выглядела изумленной, потому что она вряд ли обрадовалась такому обычному ковру, ведь ее муж был мастером ремесла.

Гостахам засмеялся над моим удивлением.

— А вот настоящий подарок, — сказал он, вытягивая что-то из мешка.

Тяжелая золотая цепь с рубинами в квадратных оправах, каждый окружен висящими жемчужинами. У меня перехватило дыхание.

— Я хочу, чтобы ты вшила это в поверхность ковра и как можно тщательнее скрыла рубины в тюльпанах.

Гордийе раскатает ковер, ни о чем не подозревая, и потрудится, разыскивая спрятанные драгоценности.