— Как ты попала в Исфахан?

Без сомнения, она угадала по моему выговору, что я с юга. Я сказала ей, что мы с матушкой оставили нашу деревню после смерти отца, и что мы почти голодали, и что я впуталась в трехмесячное сигэ богатого мужчины.

Взгляд заклинательницы стал тревожным.

— Почему он не предложил тебе стать настоящей женой? — спросила она.

— Мне сказали, что он должен жениться на женщине, которая принесет ему хорошее потомство.

— В таком случае почему твоя семья не подождала подходящего брака для тебя?

— Не знаю. — Мне не хотелось рассказывать ей, как я погубила ковер.

Женщина явно изумилась. Она разглядывала мою одежду — простую красную полотняную рубаху и оранжевый полотняный халат, опоясанный красным платком.

— У твоей семьи трудности с деньгами?

— Семья моего дяди вполне благополучна, но его жена беспокоится, что мы с матерью объедаем их.

— То есть они надеялись, что муж заберет тебя надолго и осыплет дорогими дарами.

— Да, — отвечала я, — но мое замужество кончается послезавтра.

— Ох! — с тревогой воскликнула заклинательница. — Времени у нас мало.

— Ты можешь наколдовать, чтобы он меня захотел? — спросила я.

— Возможно, — отвечала она, рассматривая мое лицо в поисках решения. — Каков твой муж?

— Он очень деятельный, — сказала я. — Всем кругом говорит, что им делать. Иногда очень нетерпелив.

— Он тебя любит? Он никогда этого не говорил, — вздохнула я, — но в последний раз он купил мне новые одежды, и это выглядело почти так, что он меня любит… — Я произнесла это голосом, полным удивления, потому что сама только что осознала это.

— Но ты говоришь не как влюбленная женщина, и глаза твои не сияют радостью.

— Нет, — со вздохом признала я.

— Ты любишь своего мужа?

Мгновение я думала, прежде чем ответить.

— Я не дрожу, когда говорю о нем, как одна из моих подруг, рассказывающая о своем возлюбленном, — сказала я. — Быть с ним — то, что я должна делать.

— В таком случае не знаешь ли ты, почему он не посылает за тобой?

— Нет, — отвечала я горестно.

Ее глаза, казалось, пронзали мои. Она помахала тлеющей рутой, и острый запах наполнил мои глаза слезами.

— Вы уже проводили ночи вместе?

Я рассказала ей, как стыдно мне было, когда он брал меня во всех четырех углах спальни, и о том, что Ферейдун часто не оставлял меня до рассвета.

— Поначалу так и должно быть, — кивнула она.

— Я тоже так думаю, но теперь, кажется, огонь его страсти угасает.

— Уже? — Она помедлила и явно пыталась что-то понять. — Что случилось, когда ты виделась с ним последний раз?

— Не знаю, — помотала я головой, стараясь избежать расспросов. — Я всегда делала что скажут, но я ощутила его утомление.

— Как будто ему надоело?

— Да, — сказала я, ерзая на подушке и глядя в сторону.

Последовало долгое молчание, нарушенное только тогда, когда я призналась прерывающимся голосом, что Ферейдун услаждал себя без моего участия.

— А потом он тебе что-нибудь сказал? Много дней я не позволяла себе думать об этом.

— Он спросил, испытываю ли я с ним наслаждение. Я была так поражена вопросом, что сказала: «Ослеплена честью быть в вашем присутствии, озаряющем мир…»

Заклинательница улыбнулась, но в улыбке не было радости.

— Это очень вежливо.

Раз уж я начала, подумалось мне, тогда могу рассказать и остальное.

— Тогда он поднял брови и сказал: «Тебе не надо говорить так со мной, когда мы одни».

— И тогда ты сказала ему правду о том, что чувствуешь?

— Не совсем; это был первый раз, когда он позволил мне говорить, что я думаю. Тут я сказала: «Моя единственная забота — доставить вам удовольствия». Он нагнулся надо мной, провел своими кудрями по моему лицу и сказал: «Дитя юга, я это знаю. И тебе это удается. Но знаешь, нужно больше, чем просто удовольствие». Потом он спросил меня, понравилось ли мне то, что мы делали ночью вдвоем, и я сказала «да».

— Правда?

Я пожала плечами:

— Не понимаю, почему люди все время говорят об этом.

Заклинательница глянула на меня так сочувственно, что я едва не разрыдалась.

— А почему тебе не понравилось так, как ему?

— Не знаю, — снова сказала я, подвинувшись на подушке и жалея, что пришла.

Заклинательница взяла мою руку и сжала ее в своих ладонях, чтобы успокоить меня. Я чувствовала себя в точности так же, как перед смертью отца, словно я вот-вот потеряю все сразу.

— Невозможно выдержать, когда все так раскрывается, — внезапно, не понимая отчего, сказала я.

Похоже, что заклинательница поняла.

— Дитя мое, нельзя удержать то, что Аллах отнимает и дает, но ты тоже можешь завершать многое. Обещай мне, что запомнишь это.

— Обещаю, — сказала я, хотя это было последнее, что меня заботило.

— Теперь, когда я поняла твою тяготу, я могу сделать две вещи, чтобы помочь тебе, — сказала заклинательница. — Но сперва я хочу узнать вот что: может ли твой муж взять себе постоянную жену?

Я помедлила, вспоминая, что, прежде чем я вышла замуж, Гордийе сказала, что он уже подыскивал девушку, которая достойна быть матерью его наследников.

— Конечно, — ответила я.

— Тогда позволь мне сотворить заклинание, которое свяжет их пути, — сказала она.

Она сунула руку в корзину, где лежало множество мотков ниток. Выбрав семь цветов радуги, она сделала на нитках семь узлов в семи местах и затем повязала их на мою шею.

— Носи, пока не спадут сами, — велела она. — И не говори своему мужу, для чего это.

— Если я его увижу снова, — горько заметила я.

— Божьей волей увидишь, — отвечала она. — И если будет так, ты должна хорошенько постараться угодить ему.

Я была ошеломлена ее советом.

— Но я думала, что уже сделала все, чего он хотел.

Заклинательница погладила мою руку, словно успокаивала неуемное дитя.

— Непохоже, — мягко заметила она.

Мои щеки вспыхнули краской стыда.

— Хотела бы я знать то, что знала моя матушка, когда была моих лет, — горько сказала я. — Отец любил ее каждую минуту их жизни.

— И в чем, по-твоему, был ее секрет?

Я поведала ей о даре матушки рассказывать истории, которые будили отцовскую любовь, хотя когда-то он был самым красивым юношей деревни. У меня такого дара не было.