В радужном свете призм ведьма медленно брела вдоль журчащих вод ручья. Она знала, что ее преследуют, потому что видела сквозь свою призму острые искры от рук Лучезарного в Колодце Пауков, видела огненные волосы, трепещущие в темноте и освещающие сидящего на плечах кобольда, и глаза на его изборожденном годами лице радостно наблюдали за ней.

Она не боялась. Она поступила так, как следовало — увела Пожирателя Теней от человека, которого она любит, пусть даже с виду он уже не человек. Превратившись в беспамятного носителя звериных меток, Риис убежал в чармовые туннели Паучьих Земель, и ведьма не знала, в каком месте Ирта они выведут его на поверхность. Она только знала, что он на Ирте — эти пути Чарма соединяли только доминионы.

Сквозь призму она видела, что Пожиратель Теней и Рик Старый уже не могут обнаружить Рииса. Превратившись в Котяру, он обрел форму, которую они не могли видеть. И она туннелем Чарма направилась к Календарю Очей и вошла в Колодец Пауков, чтобы увести их прочь от возлюбленного.

Когда они придут, она поведет их через эту прекрасную страну к следующей шахте Колодца Пауков — ведьма ощущала ее где-то рядом. Сколько времени она еще сможет отвлекать их от Рииса, Лара не знала, но он избавил ее от боли, и она готова была идти вечно.

Она перешла ручей по зеленым камням без единого всплеска.

Правда — самая необходимая выдумка.

Висельные Свитки, Отрывок 3 стих 24

Габагалус тонул в ночном океане. Струи пены и завеса брызг вздымались у погружающихся пиков, сверкая фосфоресцирующими парами в вечернем сиянии планет. Лимонно-желтые полосы на исходе дня окрашивали запад, и на вершинах разбивались уже последние волны. К ночи зыбь над ними пойдет ровно, не встречая препятствий, освещенная сверху дымом звезд и снизу — яркими огнями затонувшего континента.

Один такой подводный огонь мерцал из полукруглого здания на краю обрыва. Ленты водорослей поднялись со скальной стены и обрамили подсвеченный купол с его скупым интерьером: овальным бассейном, отбрасывающим грубые пятна света на стены. Над бассейном и покрытым синим ковром полом висели шары ламп.

Под одним из них сидел в плетеном кресле старый-старый человек, блестя пятнистой лысиной. Он был обут в зеленые сандалии и одет в черную рубаху с золотой вышивкой. Будто само время сочилось у него из глаз, и кожа на щеках была в складках, подобных оплавленному воску. Он раскрыл рот, и возник голос, подобный медленной тени:

— Где Риис Морган?

* * *

Котяра понимал, что с этой первой ночевкой под звездами что-то не так. Слишком сильно изменились пряди планетного дыма и паутина звездного огня. За такое короткое время этого не могло случиться. Сначала он подумал, что ему снится странный сон. Но холодный камень и режущий ветер ночи убедили его в обратном.

Хотя он стремился к Ткани Небес на Рифовых Островах Нхэта, где был перед этим провалом памяти, но туннель Чарма из Паучьих Земель неожиданно вывел его в Каф. Он не стал сразу возвращаться в туннель, чтобы не сбиться с пути еще больше, а отсиделся тут остаток дня. С гребня скалистой гряды он видел заросли ревеня и кочки овсюга во впадинах между тянувшимися к югу холмами. Здесь был край пустыни, и отсюда можно было найти путь к воде и к еде, когда забрезжит рассвет. Поэтому Котяра устроился между выходами скал, прикрывавших от ветра и привязывавших его к Ирту, чтобы ночной прилив не унес бесчармовое тело в Бездну. Так он ждал прихода сна и сновидений о Темном Береге — когда заметил, что ночное небо сильно изменилось по сравнению с тем, что он запомнил.

Котяру охватили тревожные мысли: может быть, какой-то колдун наложил на него заклятие, унесшее время? Или это сам Властелин Тьмы так помутил его сознание, что столько долгих дней прошло незаметно?

Он сравнил теперешнее положение светоносных небесных дымов с тем, что помнил по последней ночевке под открытым небом — для него это было всего лишь вчера. Планетоиды разлетелись с прежних мест во всех направлениях. Комета, которую он видел на севере, унесла свой ледяной хвост на запад, завесы звездного тумана изогнулись и трепетали в космических ветрах, складываясь в новый узор, и даже фазы планет изменили свою последовательность: Хелгейт и Немора несли в своих лодочках света новые формы тени.

— Не может быть, — бормотал он про себя как заклинание. — Не может быть.

С этими заклинаниями он и заснул беспокойным сном под навесом скал пустыни.

Приснился тот же сон, который он всегда видел, когда был Котярой: сон о странном мире, где нет Чарма. Как и на Ирте, небо сияло голубизной, и облака шли стадами по путям ветра. Но в этих снах никогда не мелькал в воздухе ни василиск, ни грифон, ни дракон.

Город его снов не парил в воздухе, как большие города Ирга. Столица поднималась прямо из земли башнями из стали и стекла, по сетке улиц среди тропической растительности на много лиг расползались дома. Мелькали дорожные знаки, и название «Дарвин» звенело в замутненной сном памяти — для него это имя ничего не значило. Дарвин, на Северной Территории южной страны, которую его сон называл Австралией.

На обсаженной деревьями улице этого города в розовом доме с белой отделкой и покатой лужайкой с изгородью и кустами он стоял перед знаком, где каллиграфическими буквами значилось: «Сдаются комнаты».

Его злило, что этот повторяющийся сон казался больше чем сном, пульсировал в мозгу с назойливостью воспоминания — но которое все время ускользало.

Люди в этом пансионе будто бы его знали, но он не мог вспомнить их имен. Он видел их лишь мельком, входя в дом и поднимаясь по винтовой лестнице, и его шаги заглушал бордовый ковер. Когда он подходил к площадке, где в конце коридора была дверь из черного дерева, сон становился тяжелым. Движения замедлялись, будто у паралитика. Он чувствовал, что эта тяжелая дверь со стеклянной ручкой открывается в его комнату.

Рука с мучительной медлительностью тянулась к ручке. Он касался стекла, и холодная ручка колола его, как жало электрической искры, почти отбрасывая прочь. Но он вцеплялся крепче, с огромным усилием поворачивал ручку, и дверь открывалась.

Там, в комнате, на окнах висели тяжелые алые шторы. На стенах были нарисованы точные круги — магические символы. Вид каждого из них ударял как грохот барабана, и внутри все начинало резонировать, наполняя его смелыми воспоминаниями о самом себе, обнаженном, мечущемся по комнате в точном и энергичном танце. Конечности покрывались холодным огнем, голос произносил слова, поднимающиеся не из горла, а из самих костей.

Он отворачивался от магических знаков и замечал, что комната пуста, совсем без мебели, если не считать длинного стола под скатертью. Приглядевшись, он замечал, что это не обыкновенный стол, а алтарь, на котором лежат инструменты волшебника — стержень янтарного стекла, кинжал с вытравленным на лезвии зеленым узором змеиной чешуи, кубок из почерневшего серебра, металлическая пластина, отполированная до зеркального блеска.