Но Дима (хоть до последнего момента в это и не верилось) и в самом деле поджидал меня у школьных ворот. Я увидела его издали, обрадовалась по-сумасшедшему. Даже голова закружилась. Вдобавок ко всему я ещё и разнервничалась. Опять эта дурацкая неуверенность: неужели он и правда меня ждёт? Он – и меня? Это что-то нереальное, невообразимое! Неужели я могу просто так к нему подойти? К нему, когда я на него и смотреть-то боялась! Тут же почувствовала слабость и предательскую дрожь в коленках. Дыхание перехватило. Но вот и он меня заметил, уверенно двинулся навстречу. Улыбнулся. Сердце ёкнуло. Боже, как я ещё на ногах устояла!

– Привет, – сказал запросто. – Ну что, нервничаешь?

Я поспешно кивнула. Знал бы ты, как я нервничаю!

– Идём, – и он подхватил меня за руку.

«Господи, вот бы это мгновение никогда не кончалось!» – думала я, блаженно улыбаясь. Да что там – улыбаясь! Я вся цвела, глупая, чувствовала себя на седьмом небе от счастья.

В вестибюле мы сразу же наткнулись на Аниту Манцур. Та смотрела на Диму с упрёком, на меня же взглянула коротко, но очень неприязненно, мол, это ещё кто такая здесь мешается. Выглядела она, конечно, на все сто: тёмно-серая трикотажная кофточка и чёрная короткая юбочка – всё по фигуре. Модные сапоги-чулки на длиннющем каблуке обтягивали ноги, а ноги у неё что надо! Да и лицо тоже – только завидовать остаётся. Ещё и натуральная блондинка. И не какая-нибудь там блеклая, белобрысая, невзрачная, а яркая и очень привлекательная. Светлые локоны уложены просто шикарно! Недаром все твердят, что она самая красивая в нашей школе. По сравнению с ней я не просто проигрывала – я выглядела настоящей уродиной, хуже гадкого утёнка. И все мои утренние потуги с марафетом показались мне убогими и жалкими.

Дима выпустил мою руку. Шепнул: «Иди пока. Я тебя догоню».

Я упала с небес на землю, а точнее, из рая в ад. Как запросто он меня отринул, стоило только подойти этой Аните. Хотя чего я ждала? Она ведь его девушка. Об этом как-то вчера забылось. Но… делать нечего – с тяжёлым сердцем я поплелась в класс.

В коридоре столкнулась с Шошиной, но Сова сделала вид, что не заметила меня, а ведь ещё вчера кинулась бы навстречу, ну, по крайней мере, разулыбалась бы. И плевать. Хорошо хоть, просто проигнорировала, а не отпустила какую-нибудь гадость. Впрочем, один на один Сова на это неспособна.

Перед кабинетом меня вновь сковал панический страх. Я остановилась, не в силах переступить порог. Ведь там – они. Поджидают меня, наверняка готовят какую-нибудь пакость. Дима, где ты? Как ты мог оставить меня в такой момент?! Дурацкая Анита, откуда она только взялась?!

Наверное, я бы так и не осмелилась войти, пока не пришёл учитель, если бы за спиной не нарисовался Зубков. Проходя, он издевательски хмыкнул, больно ткнул меня загипсованной рукой и оглядел с ног до головы таким взглядом, будто на уме у него что-то гадкое, непотребное.

Пришлось войти в класс следом за ним, потому что иначе он всё равно тут же объявил бы всем, что я стою за дверью и боюсь показаться им на глаза. А это ещё хуже. Тогда они клевали бы меня с двойным азартом и думали бы при этом, что абсолютно правы. Раз я боюсь – значит, и сама чувствую себя виноватой перед ними.

Запевалова и Лукьянчикова в окружении других девчонок стояли возле доски, что-то чертили маркером и посмеивались. Бородин и Лопырёв торчали у подоконника, прямо напротив двери. Только я вошла, Лопырёв позвал Запевалову:

– О! Женька, смотри, кто к нам пришёл-то! Стукачка!

– Предательница!

– Это я ее привёл, – похвастался Зубков-придурок. – Иду, смотрю, стоит такая перед дверью, мнётся.

Все смолкли и уставились на меня, кроме Бородина. Тот молча отвернулся к окну. Лопырёв и девчонки смотрели насмешливо, почти весело, мол, скоро позабавимся, Лукьянчикова – с оскорблённой миной, а Запевалова… в её взгляде было всё – и жгучая ненависть, и презрение, и знакомый задор.

– Что так? Застеснялась вдруг? А чего нас стесняться-то? Мы же все свои, родные, с первого класса вместе, дружим. Да? – голос Запеваловой был елейный, почти ласковый.

Но тут же она сказала резко, грубо, как выплюнула:

– Вчера надо было стесняться, тварь, когда своих продавала!

Повернулась к Айрамову, скомандовала:

– Марат, карауль дверь!

Айрамов послушно подскочил и загородил собой проём.

Внутри у меня всё оборвалось. Я буквально оцепенела от ужаса. А Запевалова, скрестив руки на груди, медленно шла на меня, буравя взглядом, в котором явственно читалось бешеное желание сделать мне больно, если вообще не убить. Остальные двинулись следом за ней. Я попятилась, лихорадочно раздумывая, что же делать: попробовать оттолкнуть Айрамова и выбежать из класса?

Но это вряд ли вышло бы. Закричать что есть мочи? Но не будут же они меня бить прямо здесь, когда в любую минуту может войти учитель. А вдруг будут? Нет! Набрала полную грудь воздуха и уже приготовилась закричать, как вдруг за спиной послышался шум. Айрамов вскрикнул и резко отскочил от двери. На пороге стоял Дима.

– Кому ещё чирка вломить? – Было видно, он совсем не шутил.

Тут даже Запевалова смолчала. Смерила нас взглядом, изображая ледяное презрение, и ушла за свою парту, не говоря ни слова. Остальные тоже разбрелись по местам.

Моя парта пустовала. Бородин переселился на другой ряд, к Запеваловой. Надо же, на какие жертвы пошла она ради моей персоны – поступилась своим одиночеством! Ну и замечательно. Потому что на место Бородина сел Дима. Мой же стул был испачкан какой-то тёмной вонючей гадостью – это вполне в духе наших. Я замешкалась, тогда Дима преспокойно взял его и поменял на стул Зубкова.

– Э! Алё! – вякнул Зубков, но ввязаться в перепалку не рискнул. Поменял на стул Шошиной, которой пока не было в классе.

* * *

Дима сидел со мной на всех уроках, не отходил ни на шаг и на переменах. А после школы провожал домой. При нём наши меня не трогали, самое большее, на что осмеливались – это шептаться за спиной и переглядываться. Но это такая мелочь по сравнению с тем, что Дима был рядом, разговаривал со мною, смотрел на меня, улыбался. Иногда, а точнее, очень часто ему звонила Анита. При мне он с ней не говорил, только коротко отвечал: «Позже перезвоню». Зато не стеснялся переписываться с ней эсэмэсками. Порой весь урок от телефона не мог оторваться. В такие моменты я ревновала его ужасно, хоть и делала вид, что мне всё равно. Быстро же человек привыкает к хорошему! Ещё неделю назад я была в эйфории только оттого, что вижу его. А теперь мне уже хочется большего…

Первые дни после того злосчастного собрания я вела себя с Димой как полная дура. Ни сказать толком ничего не могла, ни подумать, ни взглянуть на него. Просто клуша замороженная. Злилась на себя, настраивалась, что всё, беру себя в руки, но… ничего не получалось. Стоило ему подойти, взглянуть в упор, и всё – я тут же заливалась краской, теряла рассудок, дышала через раз. А уж если он что-то спрашивал, глядя при этом мне в глаза, то совсем беда. Самое большее, что могла, – это кивнуть. Там, где кивком было уже никак не отделаться, я мямлила, заикалась, бормотала себе под нос, при этом слова, даже самые элементарные, уплывали из памяти. Обидно – я столько хотела бы о нём узнать, да и просто поболтать было бы в удовольствие, а тут… Хорошо ещё, Дима относился ко всему этому с пониманием, однако порой мне казалось, что и у него проскальзывала усмешка, не злая, но снисходительная. Впрочем, к моему огромному облегчению, эта дикая скованность постепенно проходила. По крайней мере, по прошествии нескольких дней я уже вполне могла говорить ему «привет», «пока» и односложно отвечать на вопросы, не впадая при этом в дикое волнение.