— Писят грамм, — с трудом разлепляя губы, ответил он.

— Каких еще грамм? Я тебя спрашиваю — рыба почем?

— Писят грамм хвост, — разъяснил торговец.

— Он бартер тебе предлагает, — догадался Савицкий. — За каждый рыбий хвост — пятьдесят граммов водки. Дешево, между прочим. Рыба крупная.

— Или по десятке гоните, — добавил мужик.

— А пива у вас тут можно купить?

— Пиво в Пеньке.

— Как в пеньке? — удивилась княжна. — Это же... э-э... остаток дерева.

— Пенек — это поселок в двадцати километрах отсюда, — объяснил Костя. — Там у них леспромхоз. Я по карте смотрел.

— Леспромхоз накрывшись, — сказал мужик. — В прошлом году накрылся. А магазин там людской. Вчера бакарди завезли.

Он вдруг вытащил из кармана пальто правую руку, сложил пальцы щепотью и поцеловал их, причмокнув. Жест был почти итальянский.

Приезжие переглянулись.

— Ладно, тут все равно ничего не купишь, на месте затаримся, — решил Савицкий. — Надо машину искать.

— А где искать? — спросил Паша. — Тут тебе что, Шереметьево? Таксисты сейчас набегут?

— Папаша, есть у вас кто с машиной? — громко обратился Бабст к любителю бакарди. — Пассажиров возит кто-нибудь, спрашиваю?

— Я вожу, — распрямился вдруг предприниматель. — Вам куда?

— В Зайцево.

Услышав это название, мужик сморщился и буркнул:

— Не, непопутно.

Он поднял воротник и снова спрятался от мира.

— Почему непопутно? — спросил Бабст. — За деньги же, не так.

Ответ, донесшийся из глубин пальто, был долгим и состоял в основном из слов, которых княжне Собакиной знать не полагалось. Впрочем, остальные тоже поняли немного: яснее других были различимы слова «болотина», «глуша» и «тачку чинить».

— Короче, слушай наше предложение, — прервал оратора Савицкий. — Мы берем у тебя всех лещей по десятке за хвост и платим еще двести рублей за поездку. А не хочешь — сиди тут дальше. Электричка только завтра придет, сам знаешь.

Долго уговаривать торговца не пришлось. Он взял деньги за рыбу и, велев туристам ждать, скрылся в тумане.

Костя достал из рюкзака моток проволоки и принялся нанизывать на нее лещей.

— Что это ты делаешь? — поинтересовался Живой.

— А ты не видишь? Ожерелье.

— А, понятно. Алмазные подвески. Кстати, Пьер, я тут подумал, что мы могли бы отлично сыграть трех мушкетеров. А что? Ты, конечно, вылитый Атос, благородный граф де Ла Фер. Костя, он у нас типа ученый, но при этом мужчина крупный и надежный, как Портос. И усы у него теперь подходящие. Ну а я, к сожалению, гожусь только на роль хитрожопого Арамиса. По крайней мере с виду. Но в душе я д’Артаньян!

— А я? — спросила Вера.

— Гм. Вам, леди, остается только одна роль...

— Все, хватит болтать, — сказал Савицкий. — Берите сумки, машина идет.

В тумане обозначился свет фар, и спустя минуту рядом с мушкетерами со скрежетом затормозила белая «копейка». За рулем сидел любитель бакарди.

Бабст посмотрел на лобовое стекло:

— А техталон где?

Мужик ответил в рифму.

— Пьер, что он говорит? — спросила княжна.

— Он говорит, что здесь нет дорожной жандармерии, — объяснил француженке Савицкий.

— О, это хорошо. Она у вас такая... нелюбезная.

Сразу после выезда из деревни машину начало качать, как небольшой катер в бурю. Паша при каждом толчке с удовольствием валился на княжну и тут же принимался многословно извиняться, целуя ручку. Сидевший впереди Бабст крутил головой и метал на Арамиса убийственные взгляды.

Туман понемногу рассеивался, и перед глазами городских жителей разворачивались волшебные псковские дали.

Мужик упорно молчал.

— Тебя как зовут-то? — спросил у него Бабст.

— Костянтин Иваныч.

— Тезки, значит. Ну что, Иваныч, как тут у вас рыбалка? Лещи-то у тебя вон какие. Элитные!

Мужик посмотрел на тезку, как на дурака.

— Какие лещи? Я тебе плотву продал.

— Ты чего, Костян? — изумился Бабст. — Да я с трех лет на рыбалке! Что я, леща от плотвы не отличу?

— Так то одна рыба. Сперва плёска, инше подлещик. Потом, как подрастет, плотва. Потом выросток. А вот когда до пяти килов дожрет, тогда он уже и лещ.

— Наука, однако, — с уважением покачал головой Живой.

— Ты, Костя, со специалистом не спорь, — вмешался Петр Алексеевич. — Ты — рыболов-любитель, а он этим живет, может быть.

— Ладно, не буду. Плотва у них...

Бабст обиженно замолчал.

Пейзаж постепенно менялся. Теперь это была заболоченная местность, покрытая редким лесом. Дорога становилась чем дальше, тем грязнее. «Копейка» пробиралась по колее, оставшейся от грузовиков, то и дело ныряя в большие лужи.

— До Зайцева-то скоро доедем? — не выдержал Бабст.

— Скоро-тихо, — непонятно ответил водитель и прибавил: — Коли в мочежине не увязнем.

— Понятно. А ты там раньше бывал?

— Где? В мочежине?

— В Зайцеве.

— Нам там бывать незачем.

— Снова понятно. А они к вам ездят?

— Кто?

— Зайцевские.

— Не, не ездиют. На нас они нелюдятся, а по соседству у них и деревень, считай, не осталось. Гривы накрывшись, Заворуйка тоже. В Лысых Горбах три старухи живут. А эти, зайцевы, ничего, существуют.

— А чем промышляют?

— Птицеферма там. Еще фикусы ростят.

— Какие фикусы?

— Обнаковенные, в горшках. Промысел у них такой народный. Раньше гоноболились, грамоты в районе получали, а теперь никому ихние фикусы на фиг не нужные стали.

Константин Иваныч сплюнул за окошко, помолчал, а потом продолжил:

— А вообще лешачий там народ. По цельным дням богу молятся, а какому богу — неизвестно. Может, тот бог с рогами. Вот смотри. Было там два колодца. С одного говном воняло, с другого нет. Так они что сделали? Который без говна, тот заколотили. А с вонючего воду пьют. Полезная, говорят. Купаются в ней, рожи моют. Теперь дальше смотри. Ты вот про рыбу спрашивал. А они, зайцы эти, они малёвки наловят, ножом порубают и сырую сожрут. Прям с кишочником. А то вообще ссаки подогреют — и вперед. И ходят косые с этих ссак.

— Костя, что он такое говорит? — спросил Савицкий. — Может такое быть?

— В колодце, вероятно, сероводород, это случается, — ответил Бабст. — А с мочой непонятно. Традиции уринотерапии в русской культуре не было, это все западные влияния.