Воплощение Айи-Ситы – лебедь, поэтому, заслышав весной клекот первой лебединой стаи, Урана набрасывала нарядную одежду и выходила поклониться священным птицам. Окропляла в их честь сливками землю вокруг коновязей. Тимир не добывал лебедей, хотя мясо у них вкусное, а из шкурок жена могла бы нашить на заказ богатых шапок…

Над изголовьем супружеской лежанки висела кукла-идол Айи-Ситы высотою в три кулака. Урана смастерила ее, когда им с Тимиром разрешили спать вместе. Лицо куклы смеялось, а волосы были распущены, и край шапки сзади задорно заворачивался вверх. Кукольные натазник и наколенники из волчьих лапок опускались ниже подола собольей дохи, восемь завязок торбазов-сапожек болтались размотанными, однако шло бесплодное время, а божественная пособница ничем не помогла.

Без особого упования на успех Тимир по просьбе жены уговорил главного жреца провести обряд испрошения ребенка у духа Земли Алахчины, раз уж Айи-Сита отказывается. На восходе солнца празднично одетая во все белое чета отправилась с Сандалом к селенью Горячий Ручей. Подошли к Матери Листвени, украшенной понизу серебряными кольцами, игрушечными туесками и яркими бусами. Тимир разостлал белую кобылью шкуру и бережно извлек из-за пазухи птичье гнездышко. Коленопреклоненные, супруги били древу челом. Сандал брызгал на лиственницу кумысом из узорного чорона и пел песнь-заклинание, вкладывая в густой голос гулкость, схожую с эхом:

– Матерь-дух, Земли Хозяйка! Твой веснушчат лик и весел, грудь с торчащими сосцами бело-розова, молочна, выгнут стан и гладки бедра! На супругов глянь-ка этих – тоже хороши и ладны, загляденье, а не люди! Все снаружи в них приятно, в душах и жилище чисто, даровиты, не ленивы, чтят всегда заветы предков и согласны меж собою… Помоги зачать ребенка, сделай гнездышко их полным! Вянут, сохнут без дитяти. Некого сейчас голубить, некому позднее будет схоронить в земле их кости!

Жрец пел старательно, долго. По обычаю супруги должны были выказывать радость, но кузнец видел, как по улыбающемуся лицу Ураны без остановки текут слезы. Отвлекшись, думал: «Верно говорят: рано женишься – будешь бесчадным. Не мил я Уране, наскучил за столько-то прожитых вместе весен. Спокойна, если случаем с веселыми молодайками прогуляюсь по травяным аласам на празднике Новой весны. Не выбранит, ни о чем не спросит, будто ей все равно. Нет у нее любви ко мне. Оттого, видать, и отвернулись от нас родовые духи».

Взявшись за руки, супруги дважды обошли неохватное древо по ходу солнца. На третий увидели, что в гнездо пала крупная капля смолы. Сандал развел смоляной оборыш в остатке кумыса, и они выпили пополам.

* * *

Долгожданного сына Урана родила в тот день, когда Тимир нашел небесный камень. Может, трехликий Кудай предсказывал великое мастерство сыну, девятому преемнику рода? Сегодня ребенку исполнился год. Не потому ли вчера грянула небывалая буря? Дэсегей высекал копытами молнии, едва не расколовшие небо. А грохоту было сколько! Много остается после подобных побоищ разбитых деревьев, наделенных целебной силой. Счастливый человек может обнаружить после такой грозы волшебный камень Сата́[61].

Размышляя об этом, Тимир налаживал порушенную ветрами изгородь.

Добрая юрта не пострадала. Не зря нынешним летом жена подправляла, выглаживала ее глиной, подмешивая коровью шерсть и сенную труху. Мазала для прочности и блеска вываренной в студень рыбьей чешуей. Град впустую щелкал по стенам, ни кусочка не отлущилось. Ни комка не слетело с крыши, выстланной дерном и насквозь прошитой корнями трав и цветов, взрастающих каждое лето. Вот беднягам коровам крепко досталось. Жалобно взмыкивая, жевали теперь сено, поднятое ближе к мордам в берестяных торбах на колышках. Не успели ускакать от града, приплелись к вечеру с лесной поляны, насилу разгибая спины. И то сказать – как убежишь? Такой град, скорый и крупный, как речная галька, выпадает раз в жизненный век.

Хуже всех пришлось, наверное, звероловам Хорсуна. До сих пор не вернулись с охоты. Если сегодня не явятся, жди к вечеру гонца на Малый сход у старейшины Силиса в селенье Горячий Ручей, или Сандал позовет на гору к жрецам…

Подошла жена, кое-как удерживая в руках завернутого в оленье одеяльце пса. Из-под края подкладки торчали длинные лапы.

– И-и-и, бедняжечка мой, – проворковала нежно, тычась губами в собачий лоб. – Налакался молочка и уснул, маленький.

Кузнец досадливо поежился. Возиться с собакой, как с детищем, полагалось по обрядовому обычаю, но сюсюканье жены раздражало. Хотя понимал: все-таки целый год Урана кормила щенка грудным молоком, бережно ухаживала за ним. Поди, впрямь привязалась.

Подмену ребенка тоже совершили по совету Сандала. Договорились с многодетной семьей, ближе всех живущей к Большой Реке. Мать семейства Лахса, родственница Тимира в дальней ступени, была польщена. Гордый кузнец сам явился в их скудный дом, упросил взять к себе дитя, как только жена разродится. Оставил будущей няньке в задаток новый железный котел, наполненный мясом. Сметливая женщина усекла, что выгоды с этой сделки умеючи можно выжать немало. Дети что, растут себе да растут, как трава на лугу. Лахса родила своему Манихаю восемь ребяток. Несмотря на нехватки, все живы с помощью богини Айи-Ситы и сноровки из мелочи выловчить пользу.

Вместо новорожденного повивальная бабка подсунула ослабевшей от родов Уране песика, взятого из помета недавно ощенившейся соседской суки. Мальчика отдали многодетным. По селенью распустили слух, что отпрыска кузнеца украли какие-то пришлые люди.

Дети, данные свыше по испрошению, считаются слабыми. Со дня появления на свет чаду угрожала всевозможная нечисть. Долго будет стремиться погубить его из вредности и мщения добрым богам и духам. С бесами поступали по их же обыкновению – обманывали и хитрили. В родную семью сын вернется через десять весен после осеннего Праздника ублаготворения духов[62]с новой луной. Сандал объяснил: у каждого деяния свое удачливое число, определяющее его суть. От рождения ребенка должно минуть шесть двадцаток и еще тринадцать лун. Как только это время пройдет, демоны отстанут от мальчика, а угостившись на празднике, отвяжутся напрочь. До того отцу с матерью и видеть дитя запрещено.

Щенка сразу прозвали броским именем Радость – Мичи́л, дабы чертей округ обвести. Малыша же положено было кликать Сыном собаки до тех пор, пока не превратится из ползающего существа в шагающее. Настоящее имя ему дадут сегодня. За ночь оно проникнет в душу, и утром малыш проснется новым человеком. Тимир выбрал невзрачное, ни то ни сё, чтобы еще раз запутать прозорливых бесов: Аты́н, что означает – Другой. Не в казистости наречения дело, вырос бы сын добрым человеком-мужчиной.