Особенно внимательно изучает Ленин тактику ведения уличных боев, опыт парижских коммунаров, когда за каждую улицу, каждый дом дрались не только мужчины, но и женщины, дети, не только на баррикадах, но и забрасывали версальцев камнями с крыш, поливали кипятком… Ненависть русских рабочих к царским сатрапам была такова, что и тут в ход должно было пойти все – «ружье, револьвер, бомба, нож, кастет, палка, тряпка с керосином для поджога, веревка или веревочная лестница, лопата для стройки баррикад, пироксилиновая шашка, колючая проволока, гвозди (против кавалерии) и пр. и т.д.» [Л: 11, 339].

Но противник был достаточно силен, прекрасно вооружен, и расчет на самопроизвольный «стихийный взрыв», только на «самовооружение» народа заведомо обрекал революционный авангард на огромные жертвы. Вот почему III съезд РСДРП поручил всем партийным организациям разъяснять массам «не только политическое значение, но и практически-организационную сторону предстоящего вооруженного восстания», а также «принять самые энергичные меры к вооружению пролетариата… выработке плана вооруженного восстания и непосредственного руководства таковым…»[155]. Только при таком подходе к вооруженному выступлению масс можно было добиться победы революции действительно «с наименьшей растратой драгоценной крови пролетариата».

Доказывая неизбежность и необходимость восстания, Ленин вместе с тем предостерегал от «увлечения боевыми крайностями». Все дело подготовки восстания, указывал Владимир Ильич, «может и должно идти не только без всякого ущерба для общей работы по пробуждению классового самосознания пролетариата, но, напротив, способствуя ее глубине и успешности» [Л: 10, 113].

Ленин считал, что вооруженное выступление необходимо оттянуть до возвращения из Маньчжурии охваченных революционным брожением войск, с тем чтобы слить воедино восстание рабочих, выступление крестьян и протест солдат и матросов [см. Л: 13, 318]. Но Владимир Ильич прекрасно понимал, что обострение борьбы может в любой момент привести к взрыву. 26 октября 1905 года он писал в Росси:

«Время восстания? Кто возьмется его определить? Я бы лично охотно оттянул его до весны… Я склонен думать, что нам вообще выгодно оттянуть его. Но ведь нас все равно не спрашивают» [Л: 47, 100].

Прошло немногим более месяца, и случилось именно так, как и предполагал Ленин. Провокации царизма, 2 декабря издавшего драконовский закон о стачках, а 3-го арестовавшего Исполком и членов Петербургского Совета рабочих депутатов, переполнили чашу терпения. 5 декабря в Москве на рабочих собраниях, проведенных по фабрикам и заводам, состоялся своего рода референдум – что делать дальше? Рабочие высказались за восстание. В тот же вечер такое же решение приняли московские большевики, а 7-го – Московский Совет. Общее настроение масс было таково, что даже меньшевики не рискнули выступить против.

Началась всеобщая стачка. 9 декабря, после разгона революционного митинга, после того как полиция открыла пальбу на улицах, после артиллерийского обстрела собрания дружинников стачка переросла в восстание. Даже обыватель, отмечал Ленин, и тот «усердно строил баррикады».

Везде, где рабочим хотя бы на время удавалось брать власть в свои руки, устанавливался строжайший порядок. Несмотря на стачку, поезда с продовольствием и демобилизованными солдатами, возвращавшимися из Маньчжурии, шли по ускоренному графику. Продуктовые магазины и лавки работали бесперебойно, причем лавочникам и спекулянтам не давали возможности взвинчивать цены. Полностью запрещалась торговля спиртными напитками. Проводился сбор средств и выдача пособий наиболее остро нуждающимся. Фабрики и заводы охранялись. Со шпаной же и хулиганьем рабочая милиция управлялась куда лучше чинов царской полиции.

«Помните, товарищи, что мы хотим не только разрушить старый строй, но и создать новый, в котором каждый гражданин будет свободен от всяческих насилий. Мы докажем, – говорилось в листовке „Советы восставшим рабочим“, выпущенной в эти дни Московским комитетом большевиков, – что при нашем управлении общественная жизнь потечет правильнее, жизнь, свобода и права каждого будут ограждены более, чем теперь. Поэтому, воюя и разрушая, вы помните о своей будущей роли и учитесь быть управителями»[156].

Девять дней 8 тысяч дружинников (из которых лишь 2 тысячи имели оружие), поддерживаемых 150-тысячной политической забастовкой и сочувствием громадного большинства населения, успешно вели бои на улицах города. Прибытие в Москву отборных регулярных войск с артиллерией изменило соотношение сил. 18 декабря восстание было прекращено. На следующий день так же организованно закончилась стачка.

«Мы начали. Мы кончаем… Кровь, насилие и смерть будут следовать по пятам нашим, – говорилось в обращении штаба пресненских дружинников. – Но это – ничего. Будущее – за рабочим классом. Поколение за поколением во всех странах на опыте Пресни будут учиться упорству… Да здравствует борьба и победа рабочих!»[157].

Этот взлёт самосознания рабочих и имел в виду Ленин, отвечая Плеханову, – повторим цитату:

«Маркс умел оценить и то, что бывают моменты в истории, когда отчаянная борьба масс даже за безнадежное дело необходима во имя дальнейшего воспитания этих масс и подготовки их к следующей борьбе… „Буржуазные версальские канальи, – пишет он, – поставили перед парижанами альтернативу: либо принять вызов к борьбе, либо сдаться без борьбы. Деморализация рабочего класса в последнем случае была бы гораздо большим несчастьем, чем гибель какого угодно числа вожаков“» [Л: 14, 378 – 379].

После Декабрьского восстания в Москве, Луганске, Горловке, Ростове-на-Дону, Харькове, Сормове, Мотовилихе, Красноярске, Чите и других городах пролетариат в 1906 и 1907 годах еще дважды пытался перейти в наступление. Восстания вспыхивали в Свеаборге, Кронштадте, Севастополе… Но и эти атаки отбиты. Революция потерпела поражение.

Царизм – воплощение дикости, застоя и надругательства над личностью – отстаивал свое существование самыми подлыми и варварскими средствами. Вся страна была подвергнута повальному обыску. Никто не был застрахован от ареста и высылки. В 1907 году на смертную казнь было осуждено 1056 человек, в 1908 – 1741. И это кроме тысяч и тысяч крестьян и рабочих, расстрелянных военно-полевыми судами и карательными экспедициями без всякого суда. Казнили даже несовершеннолетних и беременных женщин. По июль 1909 года всякого рода репрессиям – начиная от простого обыска и кончая намыленной веревкой – подверглось не менее 1,5 миллиона человек. Видавший виды российский обыватель в изумлении восклицал: «Какое же сравнение! Раньше куда лучше было».

В конце 1907 года уходит в эмиграцию Ленин. С 25 декабря он в Женеве…

«Неприютно выглядела Женева, – рассказывает Крупская. – Не было ни снежинки, но дул холодный резкий ветер биза. Продавались открытки с изображением замерзшей на лету воды, около решеток набережной Женевского озера. Город выглядел мертвым, пустынным… Когда мы шли… по пустынным, ставшим такими чужими, улицам Женевы, Ильич