Подобный выход в свет был для нас крайне изысканным событием, так что мы оба его ждали. Единственной ложкой дегтя было то, что на тот вечер дежурным судмедэкспертом выпало быть мне и я не смог ни с кем поменяться. Как и следовало ожидать, когда пришла нянечка, а мы готовились к выходу в спальне, зазвонил телефон. Джен смотрела, как я беру трубку.

– Пэм на проводе.

Несокрушимая Пэм. Сама серьезность, способная организовать неорганизованных судмедэкспертов. Это могло означать только одно. Джен видела, как я изменился в лице, и прищурилась.

– Ладно, – сказала Пэм. Она всегда так начинала разговор. – Тебя вызвали. Громкое дело. Всю семью перестреляли в их кроватях. Наверное, прошлой ночью, но нашли их лишь сегодня вечером. Отец выжил. Сильные ранения, сейчас он в больнице.

Столь серьезное дело определенно требовало моего немедленного появления. Наверное, по моему лицу сразу стало это понятно. Джен увидела это и повернулась ко мне спиной. Миленькое новое платье так и не было снято с вешалки. Вместо того чтобы снять его, она с печалью открыла шкаф и повесила его обратно.

– Где? – спросил я Пэм.

– Я скажу тебе где, но сегодня ты никуда не поедешь.

Я сделал резкий вдох. Я всегда сразу же выезжал на место преступления.

– Ты подарил Джен это платье, ты купил эти билеты, и ты ни за что не станешь отменять запланированный вечер.

Пэм всегда была в курсе всего.

– Но…

– Если ты сейчас помчишься на очередное убийство, она больше никогда не будет с тобой разговаривать! Это может подождать.

От такого у любого судебно-медицинского эксперта участится сердцебиение. Судмедэксперты спешат на место преступления не только из-за спешки полиции и потребности родственников знать правду – чем раньше мы прибудем на место, тем более точно сможем определить время смерти по таким ранним признакам, как охлаждение и трупное окоченение.

Я сказал:

– Пэм, думаю, я должен поехать, потому что…

– Я уже сказала, что сегодня ты никуда не поедешь. А если ты переживаешь по поводу времени смерти, то не надо. Полиция уже все знает. Отец оставил предсмертную записку, а соседи слышали какие-то выстрелы и сказали, что это было где-то в час ночи. Как бы то ни было, все случилось прошлой ночью, а полицейские занялись этим только сегодня вечером. Пока они будут оформлять три трупа и все прочее, до завтрашнего дня ты им не понадобишься.

– Но…

– Трупы никуда не денутся, а отец в больнице, так что спешить некуда.

Всегда есть куда спешить!

– Просто приезжай завтра утром к восьми, я уже обо всем договорилась.

– Но…

– Дик. Ты же не собираешься со мной спорить, не так ли?

Нет. Никто не спорит с Пэм.

Так что мы пошли на оперу, и Джен надела свое платье, и это был чудесный вечер, если не считать того, что застреленная в своих кроватях семья каким-то образом пошла на оперу вместе с нами. Я старался не думать о них, но не мог остановиться. С чьего тела я начну? Насколько тяжело ранен отец? Неужели он всех убил и собирался убить себя, но в последнюю минуту струсил? Или же просто не туда выстрелил? Или же к ним в дом ворвался какой-то безумец в маске, заставивший убить всю семью и написать предсмертную записку – но в таком случае почему только отец остался в живых?

Я не поехал на вызов, но для Джен было очевидно, что я был более чем готов туда поехать и что лишь Пэм удалось меня остановить. Весь вечер Джен была немногословной. Мы вернулись домой и дождались ухода нянечки. И вот тут-то мы устроили ссору. Точнее, Джен устроила ссору. Несмотря на всю ее злость, я был крайне спокоен и молчалив, словно маленький зверек, притаившийся в кустах, ожидая, пока мимо пролетит хищная птица. Я умудрился испортить весь наш чудесный вечер.

– Я так больше не могу, – сказала Джен, – когда ты весь такой тихий и угрюмый. Я расстроена! Почему ты меня не обнимешь? Не успокоишь?

– Эм-м. Потому что…

– Поэтому ты работаешь с трупами, Дик?..

Подождите-подождите.

– Потому что они не заметят, как отстраненно ты себя с ними ведешь?

Прямое попадание.

Хотя Джен и винит в моей способности отчуждаться, когда становится туго, столь раннюю смерть моей матери, я подозреваю, что, скорее, все дело во взрывном характере моего отца. Я полностью от него зависел, и он создал для меня по большей части безопасный, наполненный любовью мир. Который раскачивался время от времени его вспышками ярости. Как результат – я, став взрослым, практически никогда не позволял себе дать волю собственному вулкану.

Разумеется, порой я испытываю злость, грусть или разочарование. Только никак их не выражаю и вместо этого предпочитаю хранить молчание. Я редко когда спорю и никогда не повышаю голоса. Точнее, как-то раз я закричал – это было как раз в этот период или чуть раньше. Многие годы спустя моя дочка сказала на своей свадьбе, что за всю свою жизнь может вспомнить лишь единственный раз, когда я вышел из себя (новый костюм, дети, водяной пистолет). Мне за тот случай ни капли не стыдно. Более того, я даже рад, что вообще смог выйти из себя.

Наш романтический поход на оперу оказался не таким удачным, как я на это надеялся, так что я подумал, почему бы мне все-таки не улизнуть прямо сейчас и не поехать на место преступления. Однако только взгляда на лицо Джен было достаточно, чтобы понять, что это может стать основанием для развода, так что я воздержался. Как бы то ни было, на следующее утро, в субботу, я встал в половине седьмого, чтобы отправиться к дому убитой семьи. Джен к моему уходу не проснулась. Во всяком случае не подавала виду.

Я приехал в восемь утра, как и сказала мне Пэм. День обещал быть очень длинным. Полицейских вокруг было по-прежнему предостаточно, однако журналистов оказалось на удивление мало. Наверное, они просто уже все ушли. Каким бы страшным ни было убийство – особенно множественное, – о нем непременно напишут в газетах, расскажут по телевизору. По моему опыту, чем все хуже, тем журналистам только лучше. Убийства Джека Потрошителя и по сей день широко освещаются в печати. Кажется, лишь подробности некоторых убийств на сексуальной почве не предаются огласке – хотя, пожалуй, это связано с сокрытием информации полицией, нежели с соблюдением приличий по отношению к скорбящим родным со стороны репортеров.

Когда я вошел в дом убитой семьи, в нем все еще стояла та смертельная тишина, что была мне уже так хорошо знакома, хотя полицейские вовсю работали, а люди переговаривались. То, что я обнаружил внутри, было леденящей кровь пародией на субботнее утро в домах обычных семей по всей стране.

В доме был идеальный порядок. Не было и следа от бардака, столь характерного для мест убийства: ни пустых бутылок из-под пива и водки, ни замусоленных грязных ковров, ни убитой кухни, ни залитого кровью туалета. Эта семья хорошо готовила и питалась, они заботились о себе и друг о друге.