Дело двигалось к осени и погода начала портиться. Поэтому играть на улице становилось всё более и более проблематично. В предпоследний раз на деньги, заработанные на панели, нашей подшефной сделали пункцию и, видимо, откачали слишком много жидкости, так как на другой день вся сумма пошла на цветы и остальной похоронный реквизит. И по всем классическим законам мистики это оказался наш последний выход. Больше мы в Алма-Ате на улицах не играли. По одной, внешне очень простой, причине – дождь пошёл!

И тут сынок говорит, что появилась возможность поработать в ресторане, но нужна скрипка.

– Об чём речь! – говорю я. – Вот я – Паганини!

До чего только не доведёт отчаяние! Я ведь на скрипке мог только мелодию выпилить. В остальном, напрягая все свои прошлые композиторские задатки, я импровизировал в тональности, имитируя что-то отдалённо напоминавшее виртуозность и вариации вокруг да около. Ну и вибрато, конечно, было отменное! Скрипка так и пела, и это ещё более вводило клиентов в заблуждение. Да, впрочем, после второй рюмки заблудить их и не представляло большого труда.

Взяли мы Дулата (он играл на клавишах и пел казахские песни) и сели втроём в маленький ресторанчик где-то на десять столиков.

Не знаю как в других ресторанах, но я сразу заподозрил, что этот какой-то особенный. Что-то вроде послеперестроечной конспиративной квартиры для номенклатуры. Для тех, кто ещё пока не хотел особенно светиться, а погулять был очень даже не прочь.

Кроме бандитов всех мастей, которых и в других ресторанах было тьма тьмущая, сюда регулярно шастали прокуроры в полной парадной форме, какие-то пузатые и очень ответственные бюрократы, егеря в генеральских погонах, и главный любитель порезвиться – главарь местного отделения милиции с неизменно сопровождающими его обэхеесником и заведующим уголовным отделом.

Эти два холуя со злыми и очень нечестными глазами наперегонки услуживали своему пахану и иногда кидали нам явно кровавые и криминальные доллары за любимые песни шефа.

Похоже, что этого добра у них было валом!

Пьянки проходили чуть ли не каждый день, и через неделю мы уже знали чё почём и дружно пели в конце шабаша вместе с ними его любимую: "Любо братцы, любо, любо братцы жить! С нашим атаманом не приходится тужить!..".

Даже космонавты пару раз забегали что-то своё космическое отпраздновать и их сопровождающие тоже нам что-то всовывали за "Заправлены в планшеты космические карты!" и всё подобное.

Но я ни разу не замечал, чтобы эта братия за что-то платила хозяину и официантам. Только чаевые перепадали нам. Да мы и работали только за чаевые! Где хозяин деньги брал на содержание ресторана, какая у него была прибыль – тайна за семью печатями!

Но это – свои!

А если сюда забредали случайные парочки с улицы, то песни пелись совсем другие.

Не нами, не нами!

Мы как осуществляли "Святую к музыке любовь!", так и продолжали. Это хозяин сам вместе с официантами особенно рьяно обслуживал пришлых и рассыпался перед ними мелким бисером.

Пришельцы млели, расслаблялись и, забывая, что на дворе девяностые, теряли бдительность. Да и откуда им было знать, что это за мышеловка!

Иногда всё обходилось, но если дама обращала на себя внимание хозяина, бывшего ещё в недалёком прошлом каким-то крупным, то ли партийным, то ли торговым функционером, то начиналось…

– Вызывай наряд! – говорил хозяин официанту и тот набирал нужный телефонный номер.

Пять минут – и прибывшие битюги с тупыми рылами и новенькими автоматами забирали кавалера на предмет проверки личности и документов и даже если документы были в порядке, увозили на свою милицейскую хату. И не дай бог, кто-нибудь начинал сопротивляться. Тогда просто заламывали руки и уволакивали… может быть и навсегда! Но так, чтобы дама ничего не заподозрила и не заметила.

Как только клиента выносили, так тут же другой официант запирал входную дверь ресторана на ключ, и хозяин подсаживался к даме, а мы драпали через чёрный ход, чтобы не быть свидетелями безобразнейших сцен насилия.

Вначале всё обычно шло культурно и по-джентльменски. Даме как бы скрашивали временное одиночество, а потом приглашали посмотреть охотничьи трофеи в специально оборудованной комнате в подвале. А дальше…

Сами догадывайтесь!

Что бы вы не представили – не промахнётесь!..

И если криминально-самцовые песни хозяина звучали и звучали, и, может быть, звучат и по сегодняшний день, то у нас всё закончилось довольно быстро. Как говорится – "Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал!".

– Эй ты, иди сюда! – опасно скрипя креслицем, позвал меня как-то огромный борец-тяжеловес.

Ему было лет девятнадцать, но выглядел он благодаря своей гигантской фактуре на все двадцать пять. Раздутый анаболиками до невозможности, он сидел в окружении приехавших с далёкой родной периферии худосочных земляков, и хотя они и так восторженно заглядывали ему в рот, но это ему показалось мало. Рекитёр решил на практике показать им, какая он важная и всевластная птица в столице.

– Говорите что надо! – как обычно отозвался я.

– Ты что, обкурился? Сюда иди – к ноге! Будешь моим корешам песни петь у столика!

– А вежливее нельзя?

– Перегрелся, точно! Ещё вякнешь, – я твою скрипоцию одной рукой в труху разотру!

Кровь бросилась мне в голову. Тем более что этот пацан был шестёркой в банде крышевавших вместе с милицией этот район бывших спортсменов. На днях они делали в нашем ресторанчике слёт активистов и тоже со всего Казахстана.

Удивительно, но всё это уголовное торжество проходило точно по такому же сценарию, как и слёт главных участников операции «Мак». Тем более что сынка и Дулата как лишних свидетелей отправили домой, а меня, видимо по старости не вызывавшего опасений, посадили с гитарой у микрофона.

Все расселись по областям и отчитывались и поздравляли друг друга с какой-то победой и, видимо, немалой контрибуцией. Их «генерал», как и тот предыдущий, был очень доволен мной и моим репертуаром и жал мне руку и говорил, что если что, то он за меня горой. Вот, видимо, поэтому я и позволил своему терпению лопнуть.

– Сворачиваем лавочку! – приказал я, и мы убрали инструменты в футляры и вышли на кухню.

– Ну, сейчас начнётся!.. – испуганно пискнул официант и смылся от греха подальше.

И тут же в кухню ввалился двухметровый тяжеловес.

– Ты что, совсем охерел? – начал он и взметнул над моей головой свой пудовый кулак.

И хотя я стоял полумёртвый, но виду, как всегда, не подал.

– Ему же нужны песни и пляски, а не мой проломленный череп! – мелькало в голове.

И я очень смело и возбуждённо стал проводить воспитательную работу на тему уважения к старшим. Мол, у казахов, как и у кавказцев (а я родился на Кавказе – в Гаграх!) это в крови, и, мол, завтра он тоже будет в возрасте, и каково ему будет, если к нему обратятся в такой унизительной форме…