«Отобрав двести человек, ночью, вброд, а частью по бревенчатому мосту, сделанному наспех, пробрался на другой берег Боровки и внезапно атаковал спящего неприятеля. Захвачено в плен свыше полутораста человек, четыре пулемета, винтовки, патроны, кухни, обозы…»

– Забрал полтораста, – вслух сказал Чапаев, – так это забрал, а на месте што осталось?.. Пиши! – обратился он к штабнику, который составлял донесение об успехе: «Забрал в плен полтораста и зарубил на месте двести».

– Слушай-ка, что же это? – изумленно вскинул Федор на него глаза. – Какие двести?

– Не меньше, – ответил Чапаев, нисколько не смутясь.

– Да какие двести, что ты, брат, выдумываешь?

– Ничего я не выдумываю, – обиделся Чапаев. – Если ему, дураку, невдомек, што же я – так и должен пропустить?

– Да писать-то подожди… Ну, запросим, что ли, добавочно пошлем, а теперь… Это же выдумка, Василий Иваныч!

– Так што? – ухмыльнулся тот легкомысленно. – Повеселить надо.

– Кого повеселить? – противился Федор. – Что тут за веселье! Да узнают про эти номера, тебе и верить-то никогда не станут…

– Не узнают, – опять отшутился было Чапаев, но Федор настоял, чтобы эти двести «мертвых душ» все-таки не включали, и Чапаев с горечью должен был согласиться.

Когда вернулись к себе в штаб, там поджидало распоряжение: немедленно выезжать, захватив с собою одно, другое, третье. Указывались место и цель: переброска в другую армию. За время перехода перебросок этих было несколько: туда-сюда сунут, глядишь – бригаду оторвут, опять соединят, – словом, как полагается, как диктовала обстановка. Чапаев обычно негодовал и крепко бранился при всех этих перетасовках, считая их не то случайностью, не то проявлением злой воли каких-то своих «недоброжелателей». Удивительно просты были у него мысли в таких случаях, даже иной раз можно было принять их за шутку, если б не были они сказаны и обставлены так серьезно.

В новой обстановке, по существу, ничто не было ново, да и ехать-то было уж не так далеко. Армии тогда стояли тесно, шли непрерывным фронтом. Успех и неудачи в одной чутко сказывались в другой. Сведения разносились быстро; эти сведения то наводили уныние, то окрыляли надеждами. Особую радость выказал Чапаев, когда прослышал об успехе бригады Еланя.

– Молодец, подлец, не зря учен, – торжествующе заявил он в штабе по адресу Еланя и тут же послал телеграмму, где между деловыми фразами выражал свою радость: голые приветственные телеграммы посылать не полагалось.

Наступление развивалось успешно. Заняли целый ряд пунктов, больших и малых. По фронту метались как угорелые – всюду надо было поспеть, указать, помочь, предупредить, а временами и участвовать лично в бою. Один из таких боевых эпизодов Федор занес в свою книжку под названием «Пилюгинский бой». Приводим полностью этот очерк.

Пилюгинский бой

1. Выступление

Мы выступили из Архангельского рано, на заре, когда еще солнце не согрело землю, на лугу пахло ночной сыростью, а в воздухе стояла напряженная предутренняя тишина. Один за другим выходили в просторное поле наши полки, выстраивались и молча, без криков, без песен, без шума, двигались к высокому сырту, заслонявшему ближние деревни. По всем направлениям разбросаны были передовые группы; конная разведка умчалась вперед и скоро пропала из вида. Мы ехали перед полками – Чапаев, командир бригады и я, то и дело рассылая вестовых – или с полученными новыми сведениями, или за свежим материалом. Слева, из-за другого сырта, раздавалась глухая артиллерийская пальба – это за Кинелем; там должна продвигаться наша бригада, получившая задачу выйти неприятелю в тыл и отрезать отступление, когда мы его погоним из Пилюгина. Кто палит – не разобрать, где-то далеко, верст за двадцать – двадцать пять; это лишь по заре четко доносятся глухие орудийные удары – днем они не были бы так явственно слышны.

Внезапным ударом в тыл предполагалось создать панику в неприятельских рядах и, пользуясь замешательством, отнять артиллерию, про которую донесла разведка. Пальба за рекой давала понять, что неприятель и заметил и верно понял наш маневр, – шансы на успех понижались.

Выехали на косогор. Внизу – крошечная деревушка Скобелево; отсюда поведем наступление на Пилюгино. Прискакала разведка, сообщила, что Скобелево оставлено неприятелем еще накануне вечером. Подошли к деревне. Крестьяне жались около хат и робко посматривали на входившие войска.

– Сегодня белые, завтра красные, – причитали они, – потом опять белые, потом красные, – не видим краю… И хлеб-то у нас поели, и скотину забрали, обездолили кругом… – Потом почесывали затылки и с философской примиренностью добавляли: – Оно, што же говорить, война… понимаем – жаловаться не на кого. Да трудно стало, силы нет… И когда она только окончится, проклятая? Чай бы, отдохнуть надо.

– Когда победим, – отвечали им. – Раньше никак не окончить.

– Это когда же? – смотрели они усталыми стеклянными глазами.

– А сами не знаем. Вот помогайте – скорее пойдет… Коли дружно возьмемся, где же ему устоять, Колчаку-то?

– Где устоять!.. – соглашались мужики.

– Значит, помогать надо…

– И помогать надо, – соглашались они дальше. – Пойди-ка помогай. Ты ему помог, ан вы деревнюшку и заняли… Только за вас тронулся, а он ее назад отберет, тут и гляди, как тебя с двух сторон подбивать начнут. Наше-то Скобелево насмотрелось всякого: и ваших бывало много, и гоняли тут нас не одиножды… Так по подвалам-то оно складнее, – ни туда ни сюда…

Мы объясняли мужикам на ходу, торопясь, нагоняя ушедших, в чем они ошибаются, что для них означает офицерская, барская власть Колчака, что – власть Советов… Понимали, соглашались, но видно было, что толковали с ними на эти темы редко и мало, знать они путем ничего не знали и крутили разговор только около «покоя».

Так не везде случалось, – лишь по глухому захолустью, по таким дырам, как Скобелево. В больших селах – там обычно кололись резко на две половины непримиримых врагов: с приходом белых задирала голову одна половина, мстила, издевалась, преследовала, выдавала: с приходом красных торжество было на стороне других, и они тоже, разумеется, не щадили своих исконных врагов…

Части проходили деревней, одна за другой переправлялись через небольшой мост, рассыпались по лугу, выстраивались цепями. Из Пилюгина открыли по лугу артиллерийский обстрел…

Но уже далеко на правый край отбежали первые цепи, за ними тонкой, жидкой ленточкой выстраивались другие, кучки пропали, растаяли, верный прицел взять было крайне трудно, – результаты обстрела были самые ничтожные.

Вошли с Чапаевым в избу, спрашиваем молока. Перепуганная стрельбой хилая, больная хозяюшка притащила кринку, положила краюху хлеба, ласково, любовно, заботливо помогала толпившимся тут же красноармейцам и их кормила, рассказывала, как страшно ей было, когда тут стреляли по деревне… Когда стали отдавать