Редут Восточной стражи, превратившийся в груду булыжников, едва возвышался над ковром из тел. Дымил, словно угасающий погребальный костёр.

Итковиан наблюдал за тем, как кланы баргастов ворвались в город, видел, как отступление паннионцев превратилось в бегство по лежавшим под его ногами улицам. Сражение быстро пронеслось мимо дворца. Офицер провидоминов смог собрать арьергард на площади Джеларкана, и там всё ещё кипел бой. Но для паннионцев это был вопрос отступления. Они старались выиграть время для побега через то, что осталось от южных и западных ворот.

Несколько разведчиков племени Белолицых пробрались на территорию дворца достаточно близко, чтобы понять: защитники там остались, — но официально контакт не был установлен.

Новобранец Вельбара стояла рядом с Итковианом… впрочем, новобранцем она уже не была. Владению оружием её обучило отчаяние. Женщина не пропустила самый главный урок — о том, как остаться в живых, — и потом именно он стоял за каждым навыком, которые она приобретала в горниле битвы. Как и все капанские новички, составлявшие сейчас большинство выживших под командованием Кованого щита, Вельбара заслужила своё место солдата «Серых мечей».

Итковиан нарушил затянувшееся молчание.

— Мы покидаем дворец.

— Да, сударь.

— Честь князя была восстановлена. Нам нужно уходить — у нас есть незаконченное дело в Пленнике.

— Сумеем ли мы вообще добраться туда, сударь? Нам придётся найти вождя баргастов.

— Нас не примут за врага, сударыня. Наши братья и сёстры полегли в городе в достаточном количестве для того, чтобы они начали узнавать нашу форму. К тому же, если учесть, что погоня загнала паннионцев на западную равнину, — остались лишь отряды на площади, — мы, вероятно, не встретим сопротивления.

— Да, сударь.

Итковиан напоследок взглянул на уничтоженный редут на поле боя с восточной стороны. Двое солдат-джидратов во дворце принадлежали к его безрассудным, но благородным защитникам. Раны одного из них были столь тяжелы, что, скорее всего, будут стоить джидрату жизни. Другой, настоящий бык, преклонявший колени перед Рат’Худом, похоже, больше не мог спать. Четыре дня и ночи после захвата Главного зала дворца в моменты отдыха он лишь ходил взад и вперёд, не обращая внимания ни на что вокруг. Ходил, еле слышно бормоча себе под нос, и его глаза напряжённо горели мрачной, лихорадочной решимостью. Он и его умирающий приятель, как заподозрил Итковиан, были последними живыми джидратами за пределами Пленника.

Джидрат присягал Худу, но без колебаний выполняет мои приказы. Возможно, из чисто практических соображений. Понятие соперничества неуместно перед лицом нынешних испытаний. И всё же… Я не до конца верю собственным объяснениям.

Несмотря на истощение, Кованый щит ощущал нарастающее волнение. Что-то случилось. Где-то. И словно в ответ, он почувствовал: кровь будто отхлынула от его тела, опустошила вены, опорожнила сердце, вытекла сквозь рану, которую ему ещё предстоит найти. Оставила его с ощущением… незавершённости.

Словно я отказался от своей веры. Но это не так. «Пустота потерянной веры заполняется собственным, раздутым «я»». Слова давно умершего Дестрианта. Ты не отказываешься, ты заменяешь. Веру — сомнением, маловерием, отрицанием. Я ни от чего не отказывался. У меня нет армии слов на страже внутренних рубежей. На самом деле я уменьшился до тишины. Опустошён… словно в ожидании обновления…

Итковиан встряхнулся.

— Ветер слишком громко воёт мне в уши, — сказал он, не отрывая глаз от редута Восточной стражи. — Давайте спустимся вниз, сударыня.

Сто двенадцать солдат ещё были способны сражаться, хотя ни один не избежал ранений. Семнадцать «Серых мечей» лежали у одной из стен — мёртвые и умирающие. Воздух пропитался запахами пота, мочи и гниющего мяса. Входы в Главный зал были обрамлены чернеющей кровью, начисто стёртой с плит пола, чтобы не скользить. Давно умерший архитектор, придавший форму этому залу, был бы в ужасе от того, во что превратилось его творение. Благородная красота стала декорацией для сцены из кошмара.

На троне раскинулось полуобглоданное тело князя Джеларкана, безглазое лицо, укрытое грубо пришитой обратно кожей, кривилось в жуткой ухмылке: губы подсыхали и расходились в стороны так, что стали видны зубы. Широкая улыбка смерти, точный, поэтический ужас. Владыка, достойный того, во что превратился Главный зал. Молодой князь, так любивший свой народ, разделил его судьбу.

Пора было уходить. Итковиан стоял у главного входа, разглядывая оставшихся «Серых мечей». Солдаты, в свою очередь, смотрели на него — неподвижные, с каменными взглядами. Слева капанские новобранцы держали поводья двух уцелевших боевых коней. Позади строя наёмников вдоль стены расхаживал, сгорбившись и низко опустив голову, джидрат, товарищ которого только умер. В руках джидрат сжимал выдавшие виды длинные мечи; левый погнулся две ночи тому от резкого удара, который пришёлся в мраморную колонну.

Кованый щит хотел ради соблюдения приличий обратиться к солдатам, но сейчас, глядя в их лица, понял, что у него не осталось слов. Слов, способных выразить то, что связывало их всех, слов, пригодных для той странно холодной гордости, которую он сейчас испытывал. В конце концов Итковиан достал меч, проверил повязку, придерживающую левую руку, затем повернулся к главному входу.

Коридор был очищен от трупов, между сложенных тел появился проход к внешним дверям.

Итковиан прошёл по мрачному коридору, миновал покосившиеся, разбитые двери, и вышел на солнечный свет.

После многочисленных атак паннионцы оттащили павших товарищей подальше от невысоких широких ступеней во внутренний двор, где беспорядочно свалили тела в кучу, вместе с мёртвыми — раненых, которые позже скончались от увечий или удушья.

Итковиан задержался на верхней ступени. Звуки боя по-прежнему доносились с площади Джеларкана, но больше он ничего не слышал. Тишина окутала двор перед ним, тишина, настолько неподобающая некогда многолюдному дворцу в процветающем городе, что Итковиан был глубоко потрясён — впервые с начала осады.

О, Фэнер, дай мне увидеть здесь победу.

Он спустился вниз, камень казался мягким и словно пружинил под сапогами. Солдаты последовали за Итковианом, не проронив ни слова.

Они прошли через расколотые ворота, начали прокладывать путь через трупы на подъездной дороге, затем — на улице за ней. Никто из живых не мешал «Серым мечам», но всё же это было долгое путешествие. И оно не обошлось без битвы. Теперь солдат атаковало всё то, что видели глаза, чуяли носы и чувствовали под собой ноги.

В этой битве бесполезными были доспехи и щиты, ничего не приносили взмахи мечей. Душа, ожесточившаяся до бесчеловечности, была единственной защитой, и для Итковиана эта цена была слишком высока. Я — Кованый щит. Я покоряюсь тому, что лежит передо мной. Горе, что гуще дыма, высвободилось и пропало, замарав безжизненный воздух. Город убит. Даже выжившие, которые прячутся сейчас в подземных тоннелях — забери меня Фэнер, лучше им никогда не возвращаться… не видеть этого.