— Наш бог… ушёл. Воистину. Так что… лучше молись, Рат’Фэнер, чтобы хоть кто-нибудь сейчас сжалился над тобой.

На этих словах Рат’Трейк резко развернулся к Кованому щиту.

— Во имя Бездны, Итковиан, ни одно злодеяние не может быть настолько грязным, чтобы стоить того, что вы хотите сделать! Его душа будет разорвана! Там, куда они пойдут, нет никого милосердного! Итковиан…

— Тихо, сударь. Приговор — мой и Устава.

Жертва завопила.

Итковиан опустил меч. Край лезвия затрещал об плиты. Две струйки крови брызнули из обрубков рук Рат’Фэнера. Кистей нигде не было.

Итковиан прижал плоскую сторону клинка к обрубкам. Плоть зашипела. Крики Рат’Фэнера внезапно оборвались, когда он потерял сознание. Капитан Норул отошла от него, оставив лежать на плитах.

Паран заговорил:

— Кованый щит, услышь меня. Прошу. Фэнер ушёл, он бродит по миру смертных. Он не может благословить тебя. То, что ты на себя берёшь… этому некуда уйти, нет способа облегчить бремя.

— Это мне тоже известно, сударь. — Итковиан не сводил глаз с Рат’Фэнера, снова приходящего в себя. — Это знание ничего не стоит.

— Есть другой путь, Кованый щит.

Итковиан повернулся, его глаза сузились. Паран продолжил:

— Выбор был… создан. Я в этом деле только посланник…

Рат’Трейк подошёл к Итковиану.

— Мы примем вас, сударь. Вас и ваших последователей. Тигр Лета нуждается в вас, Кованый щит, и предлагает присоединиться…

— Нет.

Глаза в прорезях маски сузились.

— Итковиан, — проговорил Паран. — Это было предсказано… путь подготовлен… Старшими силами, которые вновь проснулись и действуют в этом мире. Я здесь для того, чтобы сказать вам, чего они от вас хотят…

— Нет. Я присягнул Фэнеру. Если будет нужно, я разделю его судьбу.

— Это предложение спасения, а не предательства! — воскликнул Рат’Трейк.

— Разве? Не нужно слов, сударь. — Лежавший на земле Рат’Фэнер пришёл в себя. Итковиан пристально осмотрел его. — Я ещё не закончил, — прошептал он.

Тело Рат’Фэнера дёрнулось, он издал раздирающий горло вопль, руки тряслись, будто другие — невидимые, нечеловеческие руки тянули за них. На коже жреца появились тёмные татуировки, но не принадлежащие Фэнеру, ведь не бог заявил свои права на отрубленные кисти Рат’Фэнера. Извивистые, чуждые надписи роились на его плоти, неведомая сила оставляла свою метку, заявляя право на владение смертной душой этого человека. Слова, потемневшие будто ожоги.

Волдыри вздулись и лопнули, испустив густую желтоватую жидкость.

Крики невыносимой, невероятной боли заполнили площадь, тело на плитах подёргивалось, пока мышцы и жир растворялись под кожей и, кипя, вырывались наружу.

Но жрец не умер.

Итковиан вложил меч в ножны.

Малазанец первым понял. Его рука метнулась вперёд, сжала запястье Кованого щита.

— Клянусь Бездной, не…

— Капитан Норул.

Женщина с лицом, белым под забралом шлема, положила ладонь на рукоять меча.

— Капитан Паран, — произнесла она ломким, напряжённым голосом. — Уберите руку.

Он повернулся к ней.

— Ведь даже у вас вызывает отвращение то, что он хочет сделать…

— Тем не менее, сударь. Отпустите его или я убью вас.

Глаза малазанца странно блеснули от этой угрозы, но Итковиан не мог отвлекаться на молодого капитана. У него был долг. Рат’Фэнер был достаточно наказан. Его боль должна прекратиться.

А кто спасёт меня?

Паран разжал ладонь.

Итковиан склонился к извивающемуся, едва узнаваемому телу на плитах.

— Рат’Фэнер, услышь меня. Да, я иду. Примешь ли ты меня?

Вопреки зависти и злости в душе истерзанного жреца, вопреки всему тому, что привело к предательству не только Брухалиана, Смертного меча, но и самого Фэнера, в сердце его оставалась капля милосердия. Милосердия и понимания. Тело жреца отдёрнулось, конечности затряслись, словно он пытался выползти из тени Итковиана.

Кованый щит кивнул, взял покрытое гноем тело на руки и поднял.

Я вижу твой ужас и знаю, что это твой последний жест. Искупление. Я не могу ответить на это иначе, чем добром, Рат’Фэнер. Итак. Я принимаю твою боль, сударь. Нет, не отвергай этот подарок. Я освобождаю твою душу для Худа, для смертного успокоения…

Паран и остальные не видели ничего, кроме неподвижно стоявшего Кованого щита, державшего Рат’Фэнера на руках. Расплывшийся, окровавленный жрец ещё немного сопротивлялся, затем, похоже, смирился и прекратил кричать.

Вся жизнь этого человека развернулась перед внутренним взором Итковиана. Перед ним был путь жреца к предательству. Он увидел юного послушника, чистого сердцем, жёстко натасканного не в благочестии и вере, но в циничных уроках борьбы за светскую власть. Это было змеиное гнездо, непрестанная борьба мелочных и убогих умов за иллюзорную награду. Жизнь в холодных залах Пленника опустошила душу жреца. Он заполнил пустоту на месте утраченной веры страхами и завистью, единственным ответом на которые были лишь злые дела. Потребность в самосохранении каждую добродетель превратила в товар, которым можно торговать.

Итковиан понял его, увидел каждый шаг, который неотвратимо вёл к предательству, обмену жизнями по договору между жрецом и агентами Паннионского Домина. И в глубине — понимание того, что этим Рат’Фэнер пригрел на груди гадюку, чей поцелуй смертелен. Он в любом случае был мёртв, но ушёл слишком далеко от веры, слишком далеко, чтобы даже представить, что однажды к этой вере можно вернуться.

Теперь я понимаю тебя, Рат’Фэнер, но понимание не означает прощение. Справедливость в том, чтобы не колебаться в наказании. Поэтому ты познал боль.

Да, Фэнер должен был ждать тебя, наш бог должен был принять твои отрубленные руки, посмотреть на тебя после твоей смерти, озвучить слова, подготовленные только для тебя — слова на твоей коже. Последнее искупление твоих злодеяний. Так должно было быть.

Но Фэнер ушёл.

И то, что удерживает тебя сейчас… хочет иного.

Я отказываю ему во владении тобой.

Душа Рат’Фэнера завопила, снова пытаясь уйти. Чеканя слова сквозь смятение: Итковиан! Ты не должен! Оставь меня, умоляю. Не за твою душу… я никогда не хотел… пожалуйста, Итковиан…

Кованый щит сжал свою духовную хватку, ломая последние барьеры. Никому не может быть отказано в скорби, даже тебе.

Но когда внутренние стены пали, они уже не могли сдерживать то, что рвалось наружу.

Налетевший на Итковиана ураган переполнил его. Боль, пронзительная настолько, чтобы стать абстрактной силой, живым существом, которое само по себе было переполнено паникой и ужасом. Кованый щит открылся ему, позволил его воплям заполнить себя.