и сиськам, которые можно месить в руках, как тесто. Однако нужно быть очень наивным человеком, чтобы поверить, будто причиной зла в приходе были ее сросшиеся брови и бородавка на щеке, след прикосновения демона, с которым, видимо, она имела обыкновение сношаться на краю постели, лежа рядом с утомленным любовными трудами падре Фелипе. Ведь теперь этот старый козел лжет, будто она не только побуждала его к плотской похоти, но, хуже того, крала его семя и вместе с собственным телом отдавала демону. И так, утверждает он, было произведено на свет много маленьких чудовищ с головами младенцев и телами лягушек, которые, в тоске по потерянному отцу, ночами прокрадываются в монастыри и забираются в грудь монахам сего благочестивого и богобоязненного трибунала, мучая их изжогой, ночной поллюцией, а слабых прямо сживая с этого света. Впрочем, кто знает, может быть, вы, синьор, тоже видели одного из них в ночное время: ведь в каждой комнате найдется паук, ящерица или жаба, обитательница дыры под порогом или щели возле зольника, покорная помощница демона, готовая открыть ему проход, как только вы зажмурите веки.

Как странно, с каким упорством вы верите в эту чушь! Будьте уверены, вы – предмет насмешек во всех четырех деревнях, вросших в скалы Интестини, в чем вы могли бы быстро убедиться, если бы просветленные не тряслись так сильно за свою жизнь, зависящую нынче от таких вот суеверий.

А поскольку вы настаиваете на возвращении к тем лживым показаниям, что мне предъявили, я отрицаю данные под присягой свидетельства горбуна Амаури, будто я встречалась с инквизитором Рикельмо на склоне Верме, прежде чем он прибыл в наше поселение. Отрицаю, что уговорами, поцелуями и, наконец, угрозами я пыталась отговорить его от дальнейшего похода в Интестини. Это явная ложь, хотя, как я признавалась ранее, я стояла тогда на скале Верме. Но я ни словом не обменялась с вашим несчастным собратом, и если бы он только мог сейчас предстать перед вами, то и сам, несомненно, подтвердил бы мои слова. И если бы он действительно пылал столь горячей набожностью, которую вы ему приписываете, мне не удалось бы его сбить с пути чарами и никакими средствами не заставила бы я его касаться меня и целовать, что, как известно, запрещено монахам, ибо они обязаны строго воздерживаться от чувственного общения с женщинами. Ведь тела женщин являются обителью злых духов, и никогда нельзя быть уверенным в том, что кроется в изгибах и складках их рук, грудей и бедер, если невзначай ваша мысль забрела так низко. И значит, на это обвинение я могу ответить лишь смехом, потому что к греховным мыслям я могла склонить разве что того самого угольщика Амаури, старого зануду, дурака и пьянчугу, который, одурманенный вином, удовлетворяет себя дырками от сучков в общей постели на постоялом дворе. Я никак не могла соблазнить монаха в расцвете лет, к тому же, несомненно, снаряженного в дорогу многочисленными предостережениями против таких, как я.

Я утверждаю, следовательно, что угольщик Амаури лжет, несмотря на то что, вероятно, искренне верит в свои слова, а вино, его вернейший друг, открывает перед ним множество иных картин, и, без сомнения, он представит их вам после легкого побуждения. Но знайте, что из его гортани доносится только бульканье дурманящего пойла, приправленное злейшей завистью. Угольщик Амаури искренне ненавидит более успешных соседей, и прежде всего первенцев, о чьем будущем хорошо позаботились родители, чей доход создают поля, стада и вермилион и чей труд в Интестини также оплачивается серебром. Между тем Амаури родился младшим из пяти братьев и получил от отца только топор, который тут же пропил. У него нет никакого имущества, кроме надетой на него рубашки. Нет даже нескольких монет, чтобы купить себе любовь бродячей батрачки, а кроме того, братья и кузены выгнали его с семейного подворья, когда он в пьяном помрачении обесчестил свою кузину, зажав ее в угол в овине и склонив к блуду. Знайте, что среди просветленных это почитается за самый тяжкий грех и бесчестие, ибо нельзя соединяться с телом родственницы, к тому же Амаури обошелся с этим ребенком как волк, а не человек. Немалого труда и сил мне стоило привести ее в порядок, чтобы она сохранила надежду материнства, самого ценного из женских даров.

Я ответствую, что после этого нечестивого нападения братья выгнали Амаури из деревни, избив его так сильно, что потом все удивлялись, как ему удалось после той колотовки выжить. И другие пастухи, когда до них дошла весть о проступке горбуна, стали гнать его из хижин и лачуг. Долгие месяцы он боялся совать нос в деревню, пока наконец не появились вы, предоставив ему эту приятную возможность, чтобы он мог собственноручно подкинуть дровишек в костер, на котором сгорят его бывшие преследователи и враги. Тогда вы должны понимать, почему он не только усмотрел меня, слившуюся в греховных объятиях с инквизитором Рикельмо, но и из надежного укрытия наблюдал за его смертью. Дескать, видел он своими глазами, как вашего собратa убили и запекли для пира во время дьявольского тайного ритуала, в котором странным образом приняли участие четверо братьев Амаури, на свою беду одаренных родителями гораздо большей долей семейного имущества, чем было выделено их непутевому младшему брату.

Подтверждаю, таким образом, что мне были зачитаны данные под присягой показания угольщика Амаури, который в толпе безбожных убийц брата Рикельмо якобы узрел меня и своих нечестивых братьев, как они плясали и без всякой меры упивались вином, как они поклонялись самому князю демонов, без сомненья, в знак благодарности за лишение наследства младшего брата, как будто не должны они были благодарить за это своего отца, старого ублюдка Нарсете – и знайте, синьор, что сам Нарсете перед смертью клялся, что ему следовало отрубить себе корень, прежде чем он задумал породить этого маленького мерзавца Амаури. Как бы то ни было, этот пьяница и лжец клянется, что видел на деревьях Сеполькро демонов в таком изобилии, что ветви прямо-таки прогибались под их тяжестью. Облепили, утверждает он, деревья вокруг костра вместе с шкворчащим на нем Рикельмо, и все мы, старые и молодые, крестьяне и вермилиане, спаривались на буйной траве, как животные. Но в этом нет ничего удивительного, ведь просветленные, как засвидетельствовал под присягой угольщик Амаури, по примеру волков выбегают на пустошь и, сбросив одежды, предаются страстной любви с демонами. Странным образом только его самого никогда не посвящали в эти древние обряды, хотя он рос среди нас