Тот школьный учитель, которого мы поставили президентом, он думал, что устроил все правильно, да? Так и видишь, как он ползает, старый козел, по версальскому паркету, расчерчивая воображаемые изгороди синим карандашом![98] Да и какой смысл прокладывать новые границы? Можете мне это объяснить? К чему все тарифы, налоги, пропускные пункты и всякие прочие пункты? Почему бы Англии не расстаться с некоторыми из ее незаконных владений? Если бедняки в Англии неспособны обеспечивать себя, в то время как ее правительство владеет самой большой империей в мире, как смогут они прожить, когда империя раскалывается на куски? Почему бы им не эмигрировать в Канаду, Африку или Австралию?

Есть еще одно, чего я не понимаю. Мы всегда считаем, что только мы правы и что во всем подлунном мире наше правительство самое лучшее. Но откуда мы это взяли – разве мы жили при каком-нибудь другом? Неужели здесь у нас все так прекрасно, что мысль об изменении для нас невыносима? Давайте представим себе, что я честно поверил в фашизм, коммунизм, полигамию, магометанство, пацифизм или еще во что-нибудь, на что в нашей стране наложено табу. Что со мной случится, попробуй я широко раскрыть варежку? Мы же не осмеливаемся протестовать даже против прививок, хотя есть множество доказательств, что от вакцинации больше вреда, чем пользы. Где же тогда все свободы и права, которыми мы так привыкли хвалиться? Вы свободны только при хороших отношениях с вашим соседом, да и тогда поводок, на котором вас держат, чертовски короток. Представим, что вы разорились или потеряли работу, тогда ваша свобода гроша ломаного не стоит. А если вдобавок вы уже немолоды, это вообще будет не жизнь, а одно несчастье. К животным, цветам и сумасшедшим относятся лучше, чем к вам. Цивилизация благоволит к уродам и дегенератам – других она ломает и деморализует. Что до удобств жизни, то мне лучше в тюрьме, чем за ее стенами. В одном случае они лишают тебя свободы, в другом – мужества. Если ты играешь по правилам, то тут тебе и машина, и любовница, и фуа-гра, и вся прочая хрень. Только вот кто хочет играть по правилам? И стоит ли того игра? Вы когда-нибудь видели счастливого и уважающего себя миллионера? Или в Вашингтоне наших правонарушителей, ой, извините, правоохранителей на заседании? Это, я вам скажу, зрелище! Если одеть их в полосатые синие робы и поместить за решетку с ломами и совковыми лопатами, никто на свете не отличит их от настоящих преступников. Или взгляните на портретную галерею наших вице-президентов! Не так давно я стоял перед одной аптекой и изучал их физиогномику. Нет и не было на свете набора более посредственных, прохиндеистых, безобразных и маниакальных лиц. Вот из какого материала делают президентов, когда избранного вдруг убивают. Да, убивают! Я сидел в кафе на следующий день после выборов, это было в штате Мэн, и малый по соседству со мной пытался заключить пари с другим, что Рузвельт не прослужит до конца срока. Он ставил пять шансов против одного – и никто такую ставку не принял. Что меня поразило, официантка, на которую никто не обращал внимания, неожиданно спокойным тоном заметила, что «скоро произойдет еще одно убийство». Убийства шокируют, когда речь о президентах, но так-то вокруг убивают постоянно, и никто вроде бы особенно не возмущается. Там, где я рос, негра могли забить до смерти, просто чтобы показать заезжему визитеру, как это делается. Подозреваю, там до сих пор делают то же самое, хотя, может, не так афишируют. С глаз долой – из сердца вон.

Ты ешь то, что тебе дают… Конечно, я уже не ощущаю вкуса после того, сколько вливаю в себя выпивки. Хотя человек, у которого сохранились вкусовые рецепторы, должен проклинать бурду, которой потчуют его в публичных местах. Сейчас, правда, догадались, что в ней отсутствуют витамины. И знаете, что они делают? Думаете, меняют меню, поваров? Ничего подобного! Они подают нам все ту же жрачку, только добавляют в нее нужные витамины. Вот что такое цивилизация – все делают задом наперед! Я уже настолько цивилизован, что готов сразу же отравиться! Если бы я вел так называемую нормальную жизнь, к пятидесяти годам меня бы уже свезли на свалку. А мне сейчас сорок восемь, и я здоров как бык только потому, что всегда поступаю наоборот рекомендованному. Если бы вы жили так, как я, то уже через две недели оказались бы в больнице. А теперь скажите мне, что из всего этого следует? Если бы я не пил, то предавался бы иному пороку – стал бы растлителем малолетних или Джеком-потрошителем, кто знает? А если бы я не имел пороков и остался бедняком-олухом, сосунком, как миллионы других, что бы мне это дало? Неужели вы думаете, я получил бы удовольствие от смерти в упряжи? Нет, только не я! Я бы предпочел откинуться в вытрезвителе, среди хронических неудачников и окончательно опустившихся. По крайней мере, если кончится этим, я с удовольствием скажу, что у меня всегда был только один хозяин – Джон Ячменное Зерно. У вас, например, тысячи хозяев, коварных и вероломных, они донимают вас даже во сне. А у меня он только один, и, сказать правду, он мне больше дружок, чем начальник. Он хоть и устраивает мне унизительные поимения, никогда не врет… Он не кричит «свобода, равенство, братство» или подобную хрень. Он просто говорит: «Я напою тебя до такой степени, что ты имя свое забудешь» – а это как раз то, чего я добиваюсь. Если бы мистер Рузвельт или любой другой политик пообещал мне что-то и сдержал обещание, я бы его немножечко уважал. Но кто когда-либо слышал о дипломате или политике, который бы сдержал слово? Это все равно что ожидать от миллионера, чтобы он отдал награбленное им у мужчин и женщин им же обратно. Нет, такого не бывает.

И он продолжал в том же духе, без остановки – долгими монологами о предательстве, жестокости и несправедливости одного человека к другому. В общем-то, он был в глубине души замечательной личностью с добрыми задатками и прочими положительными качествами гражданина мира. Единственное, ему не повезло, и где-то на траектории жизни он сошел со своей социальной орбиты и не смог вновь на нее вернуться. По вопросам, которые Ратнер то и дело вставлял в его речь, я понял, что мой друг еще питал в его отношении кое-какие надежды. Часам к двум ночи Ратнер был еще достаточно оптимистичен, чтобы полагать: при небольшой настойчивости в изношенное сердце нашего спутника еще можно посеять семена надежды. Мне же лично, хоть он и вызывал у меня некоторую симпатию, попытка возрождения этого человека казалась такой же безнадежной, как возвращение в сельскохозяйственный оборот пустошей Аризоны или Дакоты. Единственное, что может сделать для таких, как он, общество (и чего оно никогда не делает), – это относиться к ним терпимо и снисходительно. Земля ведь тоже в процессе бесконечных с ней экспериментов сдается и умирает. То же происходит и с такими людьми. Их стремление уничтожить в себе душу – а ведь именно к этому сводится весь процесс – обладает в моих глазах неким очарованием. Иногда оно сообщает таким индивидам чуть ли не намек на величие, пародируя борьбу тех, кого мы признаем людьми высшего типа. Отрицание, когда оно чисто и бескомпромиссно, все-таки несет в себе некое качество героизма. Слабаки во все тяжкие не пускаются. Слабаки всего лишь уступают Судьбе, в то время как более целеустремленные характеры работают с Судьбой параллельно, обостряя ее исход и в то же время высмеивая ее. Вызывать на поединок Судьбу – значит открываться перед хаосом, который слепые силы вселенной всегда держат наготове, чтобы привести в движение, когда воля человека сломлена. Человек Судьбы – прямая ему противоположность: в нем мы имеем пример чудесной природы, которая обуздывает те же слепые силы и направляет их на осуществление микроскопической, человеческой цели. Но чтобы действовать и в том и в другом направлениях, вы должны полностью выбиться из пассивной обоймы чувств обыкновенного человека. Чтобы решиться на саморазрушение, тоже требуется что-то вроде космического осознания. Ведь, отвергая мир, вы должны иметь какой-то определенный взгляд на его природу. Совершить самоубийство гораздо легче, чем убить душу. Поскольку остается сомнение, которого не может аннигилировать даже самый убежденный аннигилятор, что задача эта невыполнима. Если же ее можно решить волевым усилием, тогда нет необходимости прибегать к Судьбе. В то время как человек, у которого не остается надежды, сдается перед неведомыми для него силами как раз по причине того, что его воля более не функционирует. Короче, он обязан отказаться от единственного действия, которое могло бы избавить его от мук. Наш новый приятель избавился от них, всецело положившись на Джона Ячменное Зерно. Однако далее определенной точки бессилен и Джон. Даже если б удалось призвать на помощь все силы паралитического и подавляющего воздействия, какие только есть во Вселенной, все равно останется граница, барьер, преодолеть который способен лишь сам человек. Тело можно убить, но душа неуничтожима. Человек вроде нашего нового приятеля мог бы убить себя тысячу раз, имей он хоть малейшую надежду разрешить таким образом свои проблемы. Однако он предпочел впасть в холодное и инертное, как лунный пейзаж, бездействие, чтобы исключить любой плодотворный позыв и, имитируя смерть, в конце концов добиться ее в самом средоточии своего бытия.