Но написать доктору Мингониусу означало бы раскрыть тайну нашей переписки, а этого я не могу себе позволить. И все же замок – небезопасное место для любой девушки. Бывать там слишком рискованно.

Между тем уже сейчас, когда я пишу это письмо, доктор Ян Есениус готовится к публичному вскрытию. Ожидается приезд сотен гостей, желающих не только присутствовать при аутопсии, но и поделиться последними медицинскими открытиями и обсудить их на месте.

Король чрезвычайно доволен тем, что внимание Европы, Азии и Африки привлечено сейчас к Праге. По его мнению, столица Священной Римской империи достойна быть и столицей научного мира. В последнее время он преисполнен восторга и гордости.

И еще одно. Ты упоминаешь книгу с девушками в воде. Возможно, речь идет об одном из самых главных сокровищ короля, Книге Чудес.

С нетерпением жду твоего следующего отчета. Надеюсь, зеленый шарф еще у тебя и ты носишь его себе на здоровье. Мне приятно думать, что его шелк ласкает твое нежное горло, особенно сейчас, когда дни все холоднее и холоднее.

Желаю доброго здоровья и прошу быть осторожной ради твоей безопасности.

Твой товарищ по службе его величеству,

Якоб Хорчицкий

– Ты на эти новости надеялась? – спросила Аннабелла, внимательно всматриваясь в лицо Маркеты.

– Даже не знаю, – отозвалась та. – Он боится за меня. Послушай, я должна поделиться с тобой секретом, который ты никому не можешь раскрыть.

Ведунья кивнула, и Маркета поведала ей о том, каким чудесным образом повлияло ее присутствие на поведение сына короля. Этот секрет, в равной мере пугающий и завораживающий, Аннабелла выслушала с необыкновенным спокойствием и до конца дня пребывала в задумчивом состоянии.

Маркета так и не поняла, почему отец хотел встретиться с нею так рано на мосту. От их дома до замка можно было дойти за несколько минут: достаточно было всего лишь подняться по крутой мощеной дорожке.

Стоя на мосту, девушка смотрела вниз, на неспешно несущую свои воды Влтаву и темные тени прячущейся под мостом форели.

Пронзительный свист разрезал воздух, и Маркета повернулась – кто бы это мог быть? Вверху, в окне второго этажа, дон Юлий махал белым платком. Заметив, что она подняла голову, он перестал махать и указал на нее рукой.

Девушка растерялась, не зная, как себя вести. Ответить реверансом или просто склонить почтительно голову? А может быть, помахать в ответ? Но не сочтет ли сын короля такой жест оскорблением его высокого звания, непростительной дерзостью?

Дон Юлий разжал пальцы, и платок, трепеща, медленно опустился на берег реки, а точнее, на горку мусора.

Безумный пленник посмотрел на Маркету и засмеялся, указывая на белую тряпицу на кучке отходов – туда со стены замка выбрасывали объедки и сливали опивки. Резкий, гогочущий смех эхом разнесся по долине.

Дочь цирюльника отвернулась и снова уставилась вниз, зацепившись взглядом за форель, стойко державшуюся на месте вопреки течению. Сердце ее так сильно колотилось о ребра, что его стук отдавался в горле.

Со стороны улицы Латран до девушки долетел голос ее отца. Он быстро шел к мосту.

Маркета попыталась успокоиться, не показать, что разволновалась. Зикмунд выглядел непривычно серьезным и даже мрачным. Неужели он видел, как она переглядывалась с доном Юлием?

– Ты вовремя, это хорошо, – сказал он ей. – Давай-ка поспешим. Я хочу познакомить тебя кое с кем, прежде чем мы отправимся во дворец.

Он взял дочь за руку, и они зашагали по мосту. Подняв голову, Маркета увидела, что Юлий молча смотрит на нее сверху.

* * *

Монастырь Бедной Клары расположился неподалеку от францисканского монастыря, на берегу Влтавы, в какой-то сотне шагов от кладбища, на котором собирала грибы Аннабелла.

Тяжелая деревянная дверь, скрипнув, открылась, и они – отец и дочь – ступили на его территорию. Запах открытого огня и спертого воздуха ударил им в нос. Жар давил, как улегшийся на грудь кот, так что даже дышалось с трудом.

Открывшая дверь монахиня, похоже, встретила цирюльника, как знакомого.

– Пан не будет против подождать снаружи? Я сама отведу вашу дочь к ней, – сказала она.

– Да, конечно, – кивнул Зикмунд.

– Зачем мы здесь? – шепотом обратилась к отцу Маркета, когда монахиня, взяв ее за руку, увлекла за собой в темный коридор.

– Тебе нужно поговорить с твоей тетей. – Лицо мужчины дрогнуло, но тут же приняло суровое выражение. Собираясь с духом, он выпрямил спину и решительно выдвинул подбородок. – Она даст тебе смелость и твердость, чего я сделать не могу.

Старая монахиня у двери улыбнулась, но ее тусклые карие глаза смотрели на Маркету с любопытством, как на некую диковинку, забавную безделушку в котомке разносчика.

– Да, в тебе есть что-то от матери-настоятельницы, – пробормотала она. – Я вижу немалое сходство. Ты напоминаешь мне ее в молодые годы.

Они подошли к старой, ветхой двери, источенной жучками под толстым слоем воска. Монахиня постучала и, подняв скрипучую задвижку, толкнула дверь ладонью.

– Матушка, я привела к вам гостью.

За письменным столиком у единственного в комнате окна сидела тетя Маркеты, Людмила. Никогда прежде девушка не видела ее вживую – только на рисунке, хранившемся в отцовской комнате. Тетя всегда была для нее что мертвая – навечно заключенная в монастырь.

Монахиня с усилием поднялась. Плат обрамлял ее приятное, милое, хотя и морщинистое лицо с добрыми, как у отца, глазами. Вот только сейчас в них застыла печаль, словно они видели некую великую трагедию.

– Моя дорогая племянница! – промолвила старушка, и голос ее дрогнул. – Иди же ко мне, Маркета!

Девушка шагнула в распростертые объятия и вдохнула ее запах – дым от огня и ладан, впитавшийся в одежду. Мылась настоятельница не так часто, как ее родственники, да иначе не могло и быть. И все же этот запах был своим, родным, уютным. Маркета подумала о собаках, узнающих по запаху членов семьи. Да, они с этой женщиной были родными, своими по крови и плоти – она чувствовала это.

Они долго простояли так, а потом мать-настоятельница отстранилась и отступила, глотая слезы.

– Садись. – Она указала на деревянный табурет. – Времени у нас немного. Сестра Милана, подождите, пожалуйста, с моим братом и пошлите за Маркетой, когда он скажет, что пора.

Дневной свет почти не тревожил полумрак маленькой комнаты. Людмила зажгла еще одну свечу и пристально, словно изучая знакомую карту, всмотрелась в лицо племянницы.

– Итак, дитя мое, мой брат рассказал мне о твоей беде. Похоже, ты приглянулась Габсбургу, пусть и незаконнорожденному.