* * *

И что с того? Дону Юлию было все равно, мечтает о нем помощница медиков или нет. Он был одержим ею, и отсутствие интереса с ее стороны никак на эту одержимость не влияла.

– Милая Маркета. – Он вытянул левую руку и ногу, на которые доктор Мингониус и Пихлер собирались поставить пиявок. – Посмотри на этих червяков; им нужна не моя плоть, а твоя. Попробовав твоего сладкого нектара, они не спешат отведать габсбургской крови. Ты избаловала их, моя дорогая.

Цирюльник исподтишка взглянул на дочь. Он уже сделал пациенту прокол пинцетом и теперь держал наготове особенно крупную пиявку. Маркета подставила белую фарфоровую чашу, куда капля за каплей стекала густая кровь.

Пиявка наконец приникла к крохотной ранке, и дон Юлий откинул голову и блаженно закатил глаза.

– Вот мы и соединились, мой милый ангел!

Девушка заметила, как набух, натягивая шнурки, комок в штанах королевского сына. Он проследил за ее взглядом, самодовольно ухмыльнулся и медленно провел по плотоядным губам кончиком языка. Дыхание его участилось.

Сейчас дон Юлий не был тем растерянным, невинным мальчишкой, каким она видела его в конце прошлого визита. Не был он и бойким говоруном, каким был минуту назад.

Маркета затаила дыхание.

Глаза цирюльника полыхнули гневом. Пиявка, которую он держал, выскользнула у него из пальцев и шлепнулась в ведро.

– Работайте быстрее, – негромко сказал Мингониус, ставивший пиявок на грудь пациенту. – Пусть говорит и делает что хочет, – не обращайте внимания. Вы же знаете, в каком он состоянии.

Но Зикмунд уже не мог вынести эту пытку.

– Маркета, выйди! Сейчас же! – сердито приказал он.

– Нет! – взревел, вырываясь из пут, дон Юлий. – Если она уйдет, вам придется снимать всех ваших червяков!

– Успокойтесь, – попытался увещевать его Томас. – Вы и без нее прекрасно справитесь. Тем более что мы наполовину закончили.

– Нет! Нет! – Сын короля принялся раскачиваться из стороны в сторону, пока кресло не рухнуло с грохотом на пол. Деревянный подлокотник треснул и раскололся. Больной застонал – на его щеке уже набухал синяк.

Два крепких стражника с трудом освободили отчаянно сопротивляющегося пациента от пут и перетащили через комнату к другому, украшенному тонкой резьбой креслу с подлокотниками в форме львиных лап.

Врач наклонился к его уху.

– Успокойтесь же. Дайте пиявкам довести дело до конца. Они выпьют ваш гнев и очистят кровь от дурных гуморов.

Дон Юлий посмотрел на него с недобрым прищуром.

– Вы затеяли эту грязную игру, Мингониус, так придерживайтесь же правил! – прошипел он. – Вы согласились, что она будет присутствовать, держать посудину для моей крови… Выполняйте обещание или катитесь к дьяволу!

Несколько секунд медик молча смотрел на принца-бастарда. Лицо его напряглось, а глаза похолодели. Он кивнул.

– Она останется.

– Но, герр доктор… – запротестовал было Зикмунд.

– Хватит! – оборвал его Томас. – Перед вами Габсбург, герр Пихлер! Вы же не хотите иметь своим врагом короля Рудольфа?

Цирюльник не нашелся, что ответить.

– Подойди сюда, девочка, – сказал Мингониус.

Маркета подошла, держа дрожащими руками чашу, в которой колыхалась кровь.

– Сможешь остаться? – спросил ее доктор, вытирая со лба пот.

Девушка посмотрела на сына короля, ждущего ответа с безумными глазами.

– Да, конечно. Он же наш пациент. – Она через силу сглотнула. – Я останусь. Только не развязывайте его.

Врач кивнул и повернулся к юному принцу. Головка пениса уже выглядывала из его красных штанов. Доктор набросил на него белую тряпицу.

– Возьмите себя в руки, молодой человек. Или у вас уже и стыда не осталось? – с отвращением сказал он и обратился к цирюльнику: – Пихлер, оставшихся пиявок я поставлю без вас. Не будете ли вы так добры подождать в коридоре?

Зикмунд остолбенел.

– Но…

– Полагаю, сам я справлюсь лучше, – сдержанно повторил Мингониус. – Маркета останется и поможет мне.

– Но…

– Пожалуйста, доверьтесь мне. Вашу дочь никто не обидит – я этого не допущу. Мне потребуется ее помощь, и все пройдет легче, если вы побудете снаружи.

Пихлер перевел взгляд с медика на дочь и обратно, а потом сдержанно кивнул и вышел из комнаты.

– Наконец-то мы почти одни, – вздохнул дон Юлий. – Твой отец ушел.

– Но ее защитник здесь, – напомнил доктор.

Сын короля презрительно скривил губы и усмехнулся.

– Тогда тебе тоже лучше уйти, а пиявок она и сама поставит! – воскликнул он. – Пусть ее пальчики касаются тех пылких ртов, что, жаждая ее плоти, впиваются в мою.

– Об этом не может быть и речи, – заявил Томас.

Кресло снова покачнулось.

– Стража! – крикнул врач.

– Что там? – Пихлер попытался прорваться в комнату из коридора, но его не пускал стражник. – Маркета! Иди сюда! Сейчас же!

Отец… Мингониус… Дон Юлий…

Маркета вспомнила монастырскую тьму, гнетущий, удушающий запах ладана и грустное лицо юной послушницы. Отец хотел, чтобы она осталась там, сделалась одной из них. Он был готов обменять ее жизнь и надежды на свободу от необходимости видеть буйство безумца… Как будто все, чему она училась и к чему стремилась, ничего не значило.

Девушка подумала о том, что однажды отдаст свою девственность старому, толстому пивовару.

А вот здесь и сейчас великий доктор Мингониус, известный во всей Священной Римской империи, молил ее о помощи и нуждался в ней, чтоб исцелить сына короля…

Впервые в своей жизни Маркета ощутила вкус власти. Ее желал дон Юлий. Она могла помочь и угодить великому Мингониусу. Отец будет гордиться ею, потому что она сделает то, что не по силам больше никому.

– Оставьте нас. – Девушка решительно вскинула голову. – Вы, оба. Я все закончу сама.

– Маркета! Ты уйдешь со мной сию же минуту! – закричал цирюльник.

– Нет, – спокойно ответила его дочь. – Я знаю, где поставить пиявок. Оставьте меня с ним. Обо мне позаботятся стражники. Пожалуйста, отец. – Перед глазами у нее снова возник Якоб Хорчицкий, и Маркета подумала, что вот сейчас она станет настоящим доктором. Как он.

Мингониус посмотрел на нее так, словно по-настоящему услышал лишь теперь.

– Это правда? Она действительно знает кровеносную систему и точки приложения? – обратился он к цирюльнику.

– Так же хорошо, как я сам, – неохотно подтвердил тот.

– Тогда оставим ее, – негромко сказал Томас. – Она права.