– Попить. Будешь что-нибудь?

– И всё? Это всё, что ты скажешь?! – то, что она с такой лёгкостью может меня удерживать на расстоянии – бесит. Я бы очень хотел проникнуть к ней в голову и вытеснить собой подчистую весь её самоконтроль. Хочу ее настоящую!

– А что бы ты хотел от меня услышать?

Ну, вообще-то я только что сказал, что уничтожу её семью. Что бы я хотел услышать? Да твою ж мать!

– Ты со мной?

Вопрос, который я до этого не поднимал лишь потому, что боялся ответа. Одно дело, когда Женька не знала, против кого я играю. Теперь же… Какие у меня гарантии? Семья – есть семья. И если она её выберет…

– Знаешь, Серго, твоё недоверие меня уже всерьёз напрягает. – Голая Женька неподвижно замирает у журнального столика спиной ко мне. Помедлив, берёт графин с водой и подставляет стакан. Её голос звучит всё так же ровно. И только звон посуды выдаёт, что не так уж она равнодушна, как хочет казаться. Не зря же её руки дрожат.

– Ты не можешь не понимать, почему я уточняю.

– Почему? Что изменилось?

– Это твоя семья! – я ору, забывая об осторожности.

– Моя семья – Нино. Вот и всё. Может быть, ещё ты… Если, конечно, захочешь. А эти люди… Знаешь, я никогда не чувствовала своей к ним принадлежности.

– А ко мне, значит, – да?

– О, да… Это необъяснимо. Может, я просто дура. Ведь по-хорошему так нельзя.

Во мне будто лопается толстая струна и, отскочив со свистом, обматывается вокруг сердца. Я медленно, подчиняясь древним инстинктам хищника, подбираюсь. Волосы на теле приподнимаются. Сердце замедляет ход. Женька оборачивается, смотрит на меня через плечо. И это как отмашка. Не помня себя, я бросаюсь вперёд. Дергаю её за руку, резко поворачиваю к себе и, зарывшись лицом в её волосы, сиплю:

– Нельзя. Нельзя, ты права, Женя… Но только попробуй перестать. Только попробуй…

От облегчения сводит затылок и позорно слабеют ноги.

– Перестать – что?

– Любить меня… так.

– Ну тут всё от тебя зави… – не даю Женьке договорить. Толкаю к стене и, вжавшись в неё всем своим телом, целую. Мне сейчас не до слов. Слова вообще ничего не значат. Они не способны передать того, что у меня на душе. Тех эмоций, что Женька заставляет меня переживать и чувствовать прямо сейчас. Это невыносимо. Это серьёзно сбивает с толку. В конце концов, мы же не зря сошлись на том, что нельзя так себя терять! Но, чёрт возьми, любил ли по-настоящему тот, кто придумал эти правила? Сейчас вообще кто-нибудь способен на настоящее чувство? Когда любовь неудобна, когда она не только не сулит каких-либо выгод, но и требует от тебя немалых жертв. Не уверен. Лично я так любить не умел. А потом она меня научила.

– Женька…

– Ш-ш-ш… Помолчи.

– Не командуй.

– Хочу – и буду. Замри… – едва касаясь пальцами, она ведёт дорожку по моей груди. Повторяет узор языком. Ощупывает подушечками пальцев дуги рёбер. Прикусывает трапецию. – Ты не позволял мне себя касаться.

– Правда? Я был таким дураком… – откидываюсь затылком на стену.

– Не специально, – шепчет она. – Просто у нас каждый раз всё так быстро происходило, что я не успевала удовлетворить свой интерес.

– Я даже не знал, что он был, Жень… Я долгое время вообще не понимал, почему ты позволяешь так с тобой обращаться.

Женька обхватывает мой член ладонью и поднимает глаза:

– Потому что на тот момент для меня это был единственный способ быть с тобой.

Воздух с шипением покидает мои лёгкие. И снова я откидываюсь на стену, попутно несколько раз хорошенько к ней приложившись затылком. Господи, чем я это заслужил? Вопрос, который в негативном ключе я задавал тысячи, нет – миллионы раз, сидя невиновный в клетке. Вопрос, который теперь наполнился совершенно другими смыслами.

Боже, чем я заслужил эту женщину? Везучий же я сукин сын!

Женька обхватывает ладонями мою голову и, заставив оторваться от стенки, подталкивает к кровати. Ноги касаются мягкого матраса. Я приземляюсь на задницу, откидываюсь на локтях. Мне, пожалуй, впервой смотреть на неё вот так. Снизу вверх. Но это ничего… Она с таким благоговением сверху смотрит, что меня такая расстановка сил совсем не напрягает. Но для порядка, чтобы Женька так уж сильно не задавалась, я всё равно вызывающе выпячиваю подбородок. Член стоит в полной боевой, заряженный дальше некуда. Женька отходит на шаг, не отрывая от меня голодных глаз. Проворным движением языка проходится по губам. И меня в бараний рог скручивает желанием показать ей, на что её язык годен, но… Нет. Это Женькин бенефис. Действуй, моя хорошая, так, как считаешь нужным. Я смогу выдержать всё, что ты захочешь мне дать. Так опрометчиво думаю я… А Воскресенская, видно вдоволь налюбовавшись, вновь забирается на меня сверху. Я сдвигаюсь к изголовью, чтобы было удобней. И в процессе этой возни несколько раз, будто случайно, прохожусь по её увлажнившейся сердцевине. Женька томно вздыхает, ёжится. Инстинктивно выгибается в спине, чтобы ощущения сделать ярче. Аккуратная грудь выпячивается вперёд, маня набухшими сосками. Сейчас даже если бы от этого зависела моя жизнь, я не смог бы объяснить, какого чёрта мне казалось, что она некрасивая. Это и близко не так. Женька вся от макушки до пяток абсолютно божественна. А какие у неё ноги – мне не хватает рук, чтобы дотянуться, погладить… Понимая моё затруднение, Воскресенская меняет положение. Вытягивает одну длинную ногу перед собой, упираясь мне в грудь стопой. Я улыбаясь. Веду большим пальцем по высокому подъёму.

– Тебе можно в балет…

– Поздно. А вот Нино танцует.

– Правда? – сглатываю.

– Угу.

– Это у неё точно не в меня. Я к танцам никогда способностей не проявлял.

– У Нино их нет тоже, – смеётся Женька. – А вот чего у неё не отнять, так это упорства. И это, папочка, определённо твоё наследие.

Я прикрываю глаза – их жжет. Но так, не до конца, чтобы Женьку всё-таки видеть. Па-поч-ка… Господи помоги.

Перехватываю её щиколотку поудобнее, целую выступающую косточку. Теперь