И тут Райнер вдруг спросил его:

– А как же Лотти?

Якоб дернулся, будто ужаленный. Это имя было, пожалуй, единственным, что смогло бы прорваться сквозь окутавшую его дурноту. Вопросы роились у него в голове – почему вдруг Райнер упомянул Лотти, значило ли это, что он больше не возражает против внимания Якоба к ней? Но как такое возможно – мало того, что Якоб австриец, так еще и прикончил совсем недавно ни в чем не повинного человека! Не зная, что сказать, он открыл рот, но Райнер уже убежал вслед за Андреа и Итало. Возможно, Якоб и призадумался насчет того, сможет ли найти в себе силы, чтобы добежать до двери из особняка Дорта, но исход этих дум уже был ясен – уверенный, что вопрос Райнера подразумевал под собой некое обещание, Якоб поклялся себе, что отыщет выход из этого места.

XXV

В последующие годы, когда Якоб поведал Лотти о своих переживаниях и переживаниях своих спутников в ту странную ночь, эта подробность осталась ее любимой. Видимо, даже после того, как их отношения узаконились, образ раскрасневшегося Якоба, ради нее прорывающегося следом за остальными сквозь лес странных деревьев, плавно переходящий в обычный сосновый бор, глубоко в душе вдохновлял ее.

Отступая к двери, Якоб бросил лишь один прощальный взгляд назад через плечо – к тому времени вокруг него были одни лишь высокие и густые деревья, выход находился совсем рядом. Над кронами соснового бора он увидел огромный закругленный край – какую-то болтающуюся в воздухе часть великого морского зверя, желанного улова Рыбака. Высоту этой части животного Якоб не желал прикидывать даже примерно; прямо у него на глазах она начала смещаться, неспешно клониться, словно башня из тяжелого кирпича, к темным водам. В один миг она исчезла, и Якоб поежился, представив себе размеры поднятой ею волны. Не желая ждать, пока волна эта доберется до него, он помчал вперед, к своим спутникам.

Либо они добровольно ждут его, либо Райнер заставил их подождать. Ученый держал открытой тяжелую дверь, вделанную в ствол особо широкого дерева. Якоба почти не удивил тот факт, что эта новая дверь каким-то чудом заняла место той, которую Райнер снес, прорываясь сюда, – тем не менее это так. На руке, которой Райнер придерживал дверь, выступили жилы – работенка была явно не из легких. Когда Якоб поравнялся с ними, он кивнул Итало и Андреа, чтобы те шли в проход.

– Быстрее! – крикнул он Якобу. Тот захотел в ответ крикнуть, что и так спешит изо всех сил, но дыхания ему попросту не хватило. Где-то за спиной набирал силу оглушительный рев воды, грохот осыпающихся каменных пород. Странный свет на лице Райнера ослаб настолько, что Якоб увидел пот, стекающий по лбу ученого. Прикоснувшись к нему на бегу, Якоб подпрыгнул и перескочил высокий порог.

XXVI

Он вырвался в ночную прохладу. Райнер, выбежав следом, с силой захлопнул за собой дверь и приник к ней; кольцо сызнова целого дверного молотка глухо звякнуло. Взгляды мужчин скрестились на нем: все ждали незнамо чего, какого-то, быть может, знака, однозначно указавшего бы, что их приключение завершилось. Но всё, что они услышали, – пение птиц в преддверии рассвета; все, что увидели, – небо над головой, из черного перетекающее в темно-голубое.

Оттолкнувшись от двери, Райнер взмахнул руками и произнес:

– Глядите!

Мужчины заозирались. Якоб заметил сразу – стены воды, сопровождавшие их на пути к особняку Дорта, исчезли, и трава там, где они когда-то были, серебрилась лишь от обычной росы.

– У нас получилось, – вымолвил Итало. Судя по тону его голоса это был скорее вопрос, нежели утверждение.

– Похоже, что да, – сказал Райнер.

– Какое еще, черт тебя дери, «похоже»?

– Видимо, мы добились успеха.

– Почему «видимо»? – не унимался Итало.

– Потому что пока еще слишком рано утверждать наверняка.

– И сколько времени должно пройти, чтоб наверняка?

– Когда каждый из нас умрет в своей постели, – ответил Райнер, – от того, чему будет предопределено закончить наши дни на этой земле, тогда можно будет сказать, что весь наш сегодняшний труд не прошел задаром. Если, сколько бы времени ни прошло, семьи наши не пострадают ни от чего, кроме типичных болезней, тогда нам можно будет с легким сердцем испустить последний вздох. Если никто из нас больше никогда не услышит речь поднятого из могилы человека, тогда на смертном одре нам можно будет спокойно смежить веки.

– А что если нашим детям придется отвечать за то, что мы сделали? – спросил Итало. – Или даже нашим внукам?

– Мы к тому времени будем мертвы, – отрезал Райнер, – и ничто из этого нас заботить уже не будет. – Прежде чем Итало смог что-то добавить, Райнер ступил на тропу к лагерю и зашагал прочь. Сначала Андреа, затем Якоб и наконец хмурый как туча Итало – все они последовали за ним.

XXVII

Никто из них больше никогда не вернулся к особняку Дорта, но Якоб, Райнер и Итало – троица оставшихся в лагере – всегда чутко прислушивались к новостям, касающимся его. Первые весточки пришли несколькими месяцами спустя – шел уже почти год расчистки долины, когда подоспела очередь Станции исчезнуть с лица земли. Согласно сведениям, доступным общественности, особняк Дорта все еще принадлежал мужчине, которого все предпочитали называть просто «гость Корнелиуса», но никто не мог вспомнить, когда в последний раз владельца видели за пределами дома, да и внутри, раз уж на то пошло. Уже долгое время в окнах особняка не горел свет, но все эти свидетельства запустения не смущали орды официально выряженных мужчин – те продолжали стучаться в главную дверь до тех пор, пока не стало ясно как божий день, что им никто не откроет. Порой к порогу особняка подбрасывали не менее официального вида конверты. Находились и такие упертые, что колотились в дверь по получасу, а один особо дотошный юноша даже обошел дом по кругу и стал продираться сквозь захватившие сад сорняки в поисках хоть каких-нибудь признаков жизни. Всё, что ему в итоге досталось, – сильный ожог от ядовитого плюща и полные штаны колючек.

Цель этих поползновений была предельно проста – известить Гостя, что его время в особняке подошло к концу, что уже назначена дата, до которой он еще может вывести отсюда все, что не подлежит уничтожению, что ему полагается чек на предъявителя, по которому он смог бы возместить стоимость отнятых земли и постройки. Шериф давно уже занимался всем этим, но репутация старого Корнелиуса всякий раз заставляла его обходить дом стороной. Когда же пробил час и на него возложили обязанность выселить Гостя любой ценой, он пошел на дело с большой неохотой. Шериф родился и вырос здесь и частенько слышал в детстве истории о загадочном Госте – именно они отвращали его от места до того самого дня, когда половина Станции уже полегла в руинах. Так или иначе, он учтиво постучал в дверь, и когда стало ясно, что никто к нему не выйдет, приказал прибывшим вместе с ним патрульным выбить ее. Они так и сделали, приложив немало усилий, ибо дверь была из добротных.

Внутри дом являл собой печальное зрелище. Глазам шерифа и помощников предстал не просто интерьер заброшенного дома, в котором успела обосноваться мелкая лесная живность, – вся мебель там была расколочена в щепки. Шерифу даже не нужно было далеко ходить, чтобы оценить масштабы запустения – одна из несущих стен обрушилась, часть крыши провалилась внутрь, превратив особняк в огромную выскобленную раковину. Черный мох покрыл каменные стены, облепил сваленные на полу обломки. Самая большая куча мусора была свалена по правую сторону от главного входа – откуда-то из-под ее основания одиноко торчала конечность. Шериф, сходу опознав в ней руку по локоть, пошел вперед, но тут один из патрульных ухватил его за плечо и дрожащим голосом произнес, что с рукой этой «что-то сильно не то». Высвободившись из хватки, шериф все же поосторожничал и, напрягши зрение, увидел: пальцы на руке обладали дополнительной фалангой, между ними пролегала перепонка, а ногти, заворачиваясь острыми концами вниз, напоминали скорее когти зверя.