Козлов с Борисовым снисходительно ухмыльнулись, особо не возражая, правда, Козлов подметил:

— Думается мне, десятком арестантов по таким двум делам не обойтись, не посадить бы нам в «Белый лебедь» и поболее…

— Объедините тогда оба дела в одно и навалитесь вместе, — отмахнулся Отрезков, который уже с трудом переваривал общество бестолкового Фринберга. — К тому времени Громозадов освободится, возьмёте его на подмогу.

Вроде бы миром и разрешилась ситуация, но после отъезда Отрезкова заспорили Козлов с Борисовым, кому каких чиновников брать. Козлов, загодя проведав у Турина, кто первым начал колоться[26] из арестованных, уцепился за взяточников из налоговой инспекции. Там инспектор Семиков на первом же допросе признался аж в трёх десятках преступлений. Заискивающе улыбаясь, пожилой, худющий Семиков, бывший учитель географии или истории, и слышать не желал о каком-то вымогательстве; деньги, твердил, ему клиенты сами клали в карманы, не выбрасывать же обратно.

— За что клали, догадывался? — рявкнул на него Козлов.

— А чего отказываться, раз дают? — не смущался тот. — Я и преступлений никаких не совершал, услуги оказывал. У меня же детей куча и все мал мала меньше…

И остальные попались такие же, вроде придурковатых, поглядывали на старшего следователя с обидой, сбиваясь от его крика, лепетали, что семи шкур, как тот соизволил выражаться, никто с нэпманов не драл, у тех деньги для того и припасены, лишь укажи на нарушения.

Один оказался упрямым — Пётр Солдатов, самый башковитый из трёх братьев. Всё отрицал. Как ни мучился с ним Козлов, нужного не вытянул. Старший из братьев, славившийся своими промыслами на всей Волге, гордо твердил одно:

— С моими объёмами вылова да с моими доходами стыдно обременять достопочтенных государственных людей какими-либо просьбами о поблажках, не то чтобы деньгами их марать.

Но Козлов не унывал и досады не выказывал дельцу; если признались те, кто брал взятки, посмеивался он, никуда не денутся те, кто их давал.

И действительно: за Семиковым, как один, подняли руки и покрепче аппаратчики, заговорили даже такие, как зам зава Авдеев, старший инспектор Стругало да Яковлев Тимоха — губернский ревизор. Козлову вскоре сдался и сам начальник финансового отдела Анатолий Антонович Адамов, три последних года председательствовавший в губернской налоговой комиссии, а ведь она была окончательной инстанцией при разрешении жалоб налогоплательщиков.

Сложности обнаружились у Борисова, которому достались сотрудники губернского отдела торговли, совсем недавно возглавляемые Алексеем Попковым, сумевшим перебраться до возбуждения уголовного дела в краевой торговый отдел. Он и его преемник Валентин Дьяконов категорически отрицали всё с самого начала, хотя и уличали их показаниями не только нэпманы-взяткодатели, но и некоторые свои, дрогнувшие подчинённые. Интеллигент Борисов, по собственным заверениям не любивший марать кулаки, испробовал весь набор хитроумных методов логических убеждений, психологического воздействия, даже выводил арестованного Дьяконова поглазеть на собственный дворец-усадьбу, как по мановению волшебной палочки выросший менее чем за год, однако «невинная овечка» божилась, твердя своё — выстроен дом на трудовые сбережения, доставшиеся ещё от родителей, и приданое жены. До Попкова добраться оказалось совсем невозможно: преобразившись в недосягаемо высокого чинушу, тот стал почти неприкасаемым, вечно занятым, большую часть служебного времени проводил в столице. Делал ли это специально, оставалось неведомым.

Опытен был Борисов, нашёл бы возможность все эти крепости взломать и разоблачить именитых взяточников, но водилась за ним и мешала нелестная слава чистюли. То, что мордобоя чурался, не главное — большого достоинства и тщеславия был этот профессионал, жаждал светлой своей головой, в белых перчатках сломать противника, одержать над ним рыцарскую победу, поэтому не использовал в своей работе ни «прослушку», ни «топнутов», ни «подсадных уток»[27]. В особенности поражало многих то, что Борисов не водил дружбы и с сотрудниками ОГПУ, имевшими гораздо больше возможностей изобличить преступника, нежели следователь-одиночка. Так ли это было на самом деле или пущенная кем-то легенда витала над головой этого человека, никто доподлинно не разумел.

На деле же обстояло всё следующим образом: с Туриным, не объяснив причин, Борисов встретиться не пожелал, вопреки своему коллеге Козлову, однако все агентурные дела на арестованных и других подозреваемых запросил и тщательно перечитал. С вновь назначенным вместо Трубкина начальником ОГПУ Кастровым-Ширмановичем почти сразу же поссорился. «А из-за чего?.. Из-за сущего пустяка — обыкновенных кроватей!», — ухмылялся его коллега Козлов и по большому секрету рассказывал такую историю.

Борисову удалось расположить к себе опытного нэпмана Блоха, за ним начал признаваться рыбный делец посерьёзнее Кантер, арестованные оба по подозрению в даче взяток Дьяконову. Кантер и обсказал всё и покаялся уже, но в ответ попросил о малости — приостановить бесчинства, чинившие его семье злопамятным уполномоченным ГПУ Лисенко, проводившим ранее дознание и ничего не добившимся угрозами да насилием. Когда же дело Кантера принял Борисов и тот вдруг начал давать показания, взбешённый Лисенко с подчинёнными ночью ворвался в дом нэпмана, разбулгачил жену, малолетних детишек и, сбросив всех на пол, вывез из дома кровати, якобы представлявшие ценность, поэтому изымаемые для погашения вреда. Ценности кровати, конечно, не представляли, плевался Козлов, рассказывая, сделано было это уполномоченным в отместку прибывшему снимать сливки чужаку, лишь только Лисенко прослышал про первые серьёзные успехи Борисова.

Кантер с укоризной и слезами в глазах упрекнул не подозревавшего ничего следователя, что такими действиями тот убивает в нём всякое желание сотрудничать и признаваться. И был прав. Естественно, Борисов побежал с жалобой к Кастрову-Ширмановичу, но случившееся уже стало достоянием всех заключённых, и среди них поползла змеиная молва, что авторитет Борисова придуман, для работников ГПУ он силы не представляет, стоит им сознаться, как у арестантов начнутся неприятности похуже.

Так изобразил ситуацию Козлов, а врать он не любил без особой надобности. Борисов, конечно, пошёл дальше, так как обещавший уволить Лисенко Кастров-Ширманович попросту перевёл уполномоченного в дежурные, и тот по-прежнему вредил старшему следователю, как только мог. Борисов обратился с жалобой к краевому прокурору Берздину, известному своими связями с самим Ягодой. Кровати тут же были возвращены, Лисенко пропал с глаз долой, сам Кастров-Ширманович предложил Борисову тесное сотрудничество, чуя повинной головой, что иначе придётся ему паковать чемоданы.

Перемирие вроде бы состоялось, во всяком случае, Борисов переехал в ту же гостиницу, где жил сам начальник ОГПУ. Но что Кастров-Ширманович?.. Он лишь чиновник своего уровня; в ходе следствия Борисов наткнулся на другого ушлого уполномоченного, только по фамилии Афанасьев, и скрытая война разгорелась с пущей страстью.