Взять, к примеру, собрание, запечатленное в обоих произведениях искусства. Политики и капитаны индустрии вовсе не таращились на Рахелу, застыв от изумления. Они смеялись и шутили над ее глупостью. И уж точно они не занялись созданием Взаимозависимости, едва покинув зал. Для этого потребовались многие годы и бесчисленные закулисные сделки, подробности которых были куда более приземленными, нежели возвышенными. Картина Мултон являлась всего лишь элементом пропаганды, сделанным по заказу архиепископа Сианя, давно умершего предшественника Корбейн. Естественно, реальных сведений об этом собрании из истории не вычеркивали, но версия Мултон нравилась народу больше, и подавляющее большинство представляло Рахелу на собрании именно такой, какой изобразила ее Мултон.

Именно поэтому Корбейн больше любила скульптуру. Она подозревала, что выражение лица Рахелы во время собрания было куда ближе к притофскому, чем к мултонскому образу. Корбейн в очередной раз пожалела, что Рахела – всего лишь обычный человек, а не Божественная сущность, которую можно было бы призвать к себе и спросить, о чем она, черт побери, думала, решив обратиться к тем политикам и бизнесменам. Чем на самом деле являлись ее «пророчества» и в какой мере ими должна была руководствоваться церковь, которой Корбейн посвятила почти сорок лет своей жизни?

И еще она жалела, что не может стать имперо хотя бы на день. Ни для кого не являлось секретом, что все имперо пользовались технологией, запрещенной для остальных граждан Взаимозависимости: каждая их мысль записывалась, а после смерти они возрождались и могли давать советы преемникам. В имперском дворце для этого предназначался специальный зал. Корбейн не знала, существовала ли система во времена Рахелы, но если да, ее цифровому призраку стоило бы задать несколько острых вопросов.

«Если память Рахелы загружена туда, Грейланд наверняка задала ей те же вопросы, которые хотела бы задать я», – подумала Корбейн.

Поэтому Корбейн в первую очередь размышляла о скульптуре Притофа, – как и Рахеле, Грейланд Второй предстояло обратиться к собранию.

Формально ей предстояло обратиться к парламенту Взаимозависимости, членом которого, как имперо, она являлась сама, единственный представитель поселения Сиань, – хотя по традиции имперо никогда не участвовали в заседаниях и не голосовали.

Но на этот раз ее аудиторию составляли не только парламентарии. Парламентская галерея стала гвоздем сезона в Сиане – за места сражались члены ведущих домов Взаимозависимости. Корбейн было незачем сражаться за место – ее попросили дать официальное благословение перед речью имперо, и она согласилась, – но остальные епископы и священнослужители дрались за места точно так же, как и представители домов. К концу дня там должны были быть представлены все главные силы Взаимозависимости – политические, торговые и духовные.

«И случиться это может когда угодно», – подумала Корбейн. Все знали, что имперо собирается выступить с обращением, но дату она пока не назначила, – пресс-секретарь лишь сообщал, что это случится «в ближайшее время». Грейланд явно чего-то ждала, но чего именно? Предположения строились самые разные.

В отличие от Рахелы, Грейланд Вторая обращалась к собранию уже как имперо, будучи формально самой могущественной персоной во всей известной Вселенной. Корбейн, однако, сомневалась, является ли это кажущееся преимущество реальным. В Рахеле, когда она обращалась к скептикам, могли видеть харизматическую личность со своими причудами; в Грейланд видели опасность. Как прекрасно знала Корбейн, ходили слухи, будто Грейланд намеревается объявить военное положение под предлогом того, что закрытие течений Потока требует наведения порядка. А затем, пользуясь военным положением, она могла расправиться со своими врагами, как уже поступила с Надаше Нохамапитан.

Корбейн лишь закатила глаза, когда ей рассказали об этих слухах, но перестала их закатывать после встречи с Тиндой Лоуэнтинту. Глава аппарата графини Нохамапитан выглядела весьма странно – так, будто ее физиономию пытались превратить в котлету. Когда Корбейн спросила, все ли с ней в порядке, Лоуэнтинту отговорилась тем, что споткнулась о порог балконной двери, – Корбейн тут же поняла, что это полная чушь, но Лоуэнтинту ясно дала понять о своем нежелании распространяться на эту тему. Она с ходу предложила то, что Корбейн восприняла как попытку раскола внутри Взаимозависимой церкви.

– На каком основании я должна так поступать? – спросила Корбейн, вместо того чтобы немедленно обвинить Лоуэнтинту в богохульстве. Как церковный иерарх, она вполне имела на это право, но такое обвинение выдвигалось крайне редко и в любом случае создавало ненужные проблемы.

– Конечно, ради продолжения существования церкви, – ответила Лоуэнтинту. – Графине известно, что вы недавно собирали епископов, чтобы обсудить имперо и ее видения, а также передачу Взаимозависимой церкви под ваше управление. Ей известно, что многие из них высказались за раскол ради сохранения целостности церкви.

Вспомнив многочасовые дебаты на повышенных тонах, о которых говорила Лоуэнтинту, Корбейн раздраженно подумала, что кто-то из ее епископов решил устроить слив. Кто бы это ни был, с ним можно разобраться позже.

– Полагаю, некоторые действительно высказались за раскол, – сказала Корбейн. – Но хочу вас предостеречь: наше собрание шло по разряду свободных интеллектуальных упражнений. Никаких выводов из него делать не предполагалось.

– Да, конечно. Но можно было бы и сделать.

– Прошу вас, ближе к сути, леди Лоуэнтинту.

– Я хочу сказать, что, если бы вы поддержали раскол, у вас бы нашлись союзники.

– При всем моем уважении к графине Нохамапитан, церковь не нуждается в таких союзниках.

– Увы, я прекрасно вас понимаю. Вам будет приятно узнать, что на вашей стороне есть и другие, куда более солидные союзники.

– «На нашей стороне»? Что это означает?

– Насколько я представляю, для начала речь может идти о финансовой и материальной поддержке новой церкви ради сохранения недвижимого имущества церкви, существовавшей ранее.

– То есть не раскол, а попросту переворот?

– Вряд ли потребуется даже это. Но многие – в парламенте, в крупных домах и, да, в церкви тоже – начинают понимать, что пора предложить имперо отречься.

– Предложить, – повторила Корбейн. – До чего же вежливое слово.

– Насилие вовсе ни к чему, – сказала Лоуэнтинту. – Графиня Нохамапитан лучше остальных понимает, что прямо сейчас применять насилие против имперо бессмысленно. Она ощутила это на себе – острее всех, не исключая имперо. Двое ее детей мертвы, третий – на Крае, и она больше никогда его не увидит. Но насилия можно избежать, если как следует надавить – в нужное время и в нужном месте.

Внезапно до Корбейн дошло.

– Речь о выступлении имперо перед парламентом? Вы что-то замышляете?

– Мы ничего не замышляем, – ответила Лоуэнтинту. – Но планы есть.

– Вы немало рискуете, говоря мне об этом, – сказала Корбейн. – Я член исполнительного комитета. И у меня близкие отношения с имперо.