прижимал руку к ее спинке, чтобы убедиться, что Ваня жива. Иногда он не мог уснуть от страха потерять ее.

Лиам выключил компьютер, лег и натянул на себя одеяло, а потом и покрывало — он никак не мог согреться. Лежал и дрожал, пока не провалился в сон. Снился ему Габриэль с его зловещим кашлем.

Гротрэск был еще запущеннее Одесмарка. По-луразвалившиеся дома с выбитыми окнами и пустые сараи. Лив вжалась в пассажирское кресло. У нее было ощущение, что кто-то следит за ними из заброшенного дома. Машину вел Симон: ему нужно было тренироваться. Глубокие тени под глазами делали его взрослее. Проезжая качели, он снизил скорость, а Лив с грустью подумала, что эти места уже много лет не слышали детского смеха.

— Если натолкнемся на полицию, поворачиваем обратно, — сказала она.

— Мам, глупо. Они же услышат мотор.

— Ну и пусть.

С ее слов полиция составила описание последних дней жизни Видара, но они по-прежнему отказывались верить Лив, когда она говорила, что у отца не было ни друзей, ни врагов. Он в принципе не выносил людей — ему нужна была только семья. Полиция изъяла оружие из оружейного шкафа в подвале, сказали, что проведут экспертизу. Но хуже всяких вопросов и даже обыска были взгляды, буравящие ее насквозь. Эти взгляды забирались ей под кожу, которая снова чесалась.

Проезжая дом Большого Хенрика, они увидели хозяина в загоне для лошадей. Он пялился на них во все глаза. Симон поднял руку в знак приветствия, но получил только угрюмый взгляд в ответ.

— Вот урод.

— Никто нас теперь знать не желает, — прокомментировала Лив. — Мы приносим несчастье.

— Нас и раньше никто не желал знать.

Бело-голубые заградительные ленты они увидели издалека. За лентами была вырубка — как проплешина среди зеленого леса. Дорога вся в следах от шин, но поблизости — ни души.

Симон остановил машину.

— Как думаешь, где этот колодец? — спросила Лив.

— Должен быть где-то на участке. Только тут все заросло. Если бы не рабочий с лесопилки, они бы никогда его не нашли.

Трудно сказать, что повлияло — заброшенность этих мест или напряжение последних дней, но к горлу Лив подступили слезы. Она заморгала, чтобы скрыть их. У нее нет времени плакать.

Отыскать колодец оказалось просто — полицейские протоптали к нему тропинки. Они остановились перед поросшими мхом камнями, и Лив решительно взялась за ручку крышки. Стояла и гадала, как его сбросили в колодец — головой вперед или ногами? Колодец был глубокий, но высохший. Наклонившись, она услышала свист ветра далеко внизу. На стенках были видны темные капли крови. Лив отвела глаза. Симон изучал окрестности.

— Люди говорят, что это дело рук Юхи, — неожиданно сказал он.

— Юхи Бьёрке? Кто говорит?

— Один из работников Мудига. Он пару раз видел Юху в деревне в последнее время. Он здесь часто охотится, без лицензии, естественно. И ему не впервой перепутать зверя с человеком.

Лив покачала головой:

— Что бы ни случилось, люди кивают на Юху. Не думаю, что он к этому причастен.

Она надеялась, что Симон не заметил, как ее голос дрогнул при этих словах. Юху она не видела много лет, даже успела забыть о его существовании, но теперь вспомнила спутанную бороду и загнанный взгляд. Это было так давно… они катались на его старой машине, любовались багряной осенью за окнами, болтали о свободе и курили травку. Светлое время, полное надежд, но потом вмешался Видар и все испортил. Она не знала, что он сказал Юхе, но Одинокий Волк из Северного леса больше никогда к ней не приезжал.

— Ты знаешь Юху? — спросил Симон.

— Знаю — сильно сказано. Знаю, кто он такой.

— Ты совсем не умеешь врать.

Тебе я никогда не смогу солгать, сказала она про себя.

Лив обошла колодец кругом. Если Видара и застрелили, то не здесь. Слишком мало крови. Всего несколько капель на стенках и крышке. Единственное объяснение — его притащили сюда, чтобы спрятать. Притащили с места, поросшего морошкой, если верить словам Серудии. Вокруг колодца морошка не росла — земля для нее слишком сухая.

Среди травы валялся сигаретный окурок. Лив подняла его. Недокуренный красный «Мальборо», раздавленный башмаком.

— Что там у тебя?

— Ничего.

Она быстро спрятала бычок в карман.

— Поехали. Мне тут не по себе.

Большого Хенрика не было в загоне, но она углядела его тень в окне за занавеской. Недолго думая, она накрыла ладонь Симона своей.

— Остановись.

— Зачем?

— Хочу знать, что делается в этой чертовой деревне.

На звонки Габриэль не отвечал, и Лиам поехал к нему на квартиру. Открыла Юханна. На ней была одежда брата. Темные волосы закрывали лицо, но он все равно заметил фонарь под глазом.

— Габриэля нет.

— Можно я его подожду? Это важно.

— Он сказал тебя не пускать.

— Ты знаешь, где он?

Покачав головой, Юханна закусила губу. По ней было видно, что она знает прекрасно, но ему не хотелось доводить дело до скандала. Ей и так туго приходится.

— Когда придет, передай, что я заходил, хорошо? Закрывая дверь, она оставила узкую щель, сквозь которую виден был только здоровый глаз.

— Он переживает за тебя, — шепнула едва слышно. — Говорит, что тебе башку снесло.

Лиам улыбнулся:

— Да нет, вроде на месте.

Брата он нашел в закусочной «Фрассес». Габриэль сидел на веранде и горстями запихивал в рот картошку фри. На появление Лиама он никак не отреагировал, и только когда Лиам сел напротив, приподнял голову. В солнечном свете вид у него был болезненный, с уголка рта стекал кетчуп. Он отодвинул бумажную тарелку и вытер руки о джинсы.

— Чего приперся? При виде тебя у меня аппетит пропал.

— Могу сказать то же, глядя на тебя, жрать неохота.

— Что тебе нужно?

— Можем проехаться? Мне нужно тебе кое-что показать.

— Не могу. Я жду кое-кого.

— Нам надо десять минут. Потом я привезу тебя назад. Это важно.

Озеро было пустынным и тихим. Березы покрылись зеленым пушком, но до лета, когда здесь толчется народ, еще далеко. Габриэль открыл окно и закурил косяк. Курил и кашлял, избегая встречаться с Лиамом взглядом. Раздался птичий крик, и оба вздрогнули. Нервы натянуты до предела.

Габи тоже меня боится, подумал Лиам. Мы боимся друг друга. Прошли те времена, когда они искали друг у друга защиты во время драк родителей. Лиам залезал к брату в кровать, и тот закрывал ему уши. Когда вопли на первом этаже становились невыносимыми, Габриэль начинал петь под одеялом, и Лиам засыпал под это пение.

Он взял у брата косяк