Брат уткнулся подбородком Ване в макушку.

— Садись, говорю, — голос был спокойный, но глаза полыхали злобой.

Лиам бросил взгляд на часы. У него десять минут, не больше. Габриэль что-то прошептал Ване на ухо, отчего она рассмеялась и начала делать ему бутерброд, щедро накладывая сыра, колбасы и соленых огурцов. На столе лежала раскрытая газета, Габриэль подвинул ее к Лиаму и ткнул в заголовок.

— Пропавший человек найден в колодце, — почитал Лиам.

Комната зашаталась. Брат наклонился вперед, буравя его взглядом.

— Колодец, черт возьми. Как ты мне это объяснишь?

Лив сидела на первом ряду и пыталась выжать из себя слезы. Церковь была переполнена. Люди приехали со всех окрестных деревень: из Моско-селя и Ауктсяура и Ервитрэска. В церкви было душно от духов и одеколона, но еще больше от людского любопытства. Лив затылком чувствовала взгляды. Все были наслышаны о Видаре, но никто его близко не знал. И вот всем приспичило посмотреть, как дочь с внуком его хоронят.

Лив чувствовала себя лисой, выгнанной из норы на яркий свет. Одной рукой она обнимала Симона, желая защитить его и от любопытных взглядов, и от неуместных вопросов. Фелисия сидела по другую сторону. Они с Симоном держались за руки. Теперь они все время были вместе. Рука Лив задела волосы Фелисии, прижимавшейся к плечу ее сына. Они оказались мягче, чем представлялись. Макияж размазался из-за слез. Черные круги должны были свидетельствовать о сильных чувствах, но Лив не сомневалась, что слезы фальшивые, девчонка просто хорошо умеет притворяться.

Внутри по-прежнему была пустота. Она заметила в церкви Хассана. Вместо формы на нем были подобающие случаю темная рубашка и черный галстук. Но все равно понятно, зачем он здесь.

Мысль о том, что убийца Видара может быть среди собравшихся, не давала Лив покоя. Как и Хассану. Может, убийца сидит сейчас на одной из жестких скамей и посмеивается в душе.

Отец лежал в простом деревянном гробу, на крышке уже подвядшие цветы. Дуглас и Эва все устроили. Они настояли на том, чтобы у Ви-дара были достойные похороны. Лив возражала: Видар не захотел бы тратить деньги на такие бессмысленные вещи. Когда я умру, часто говорил он, сожгите меня, не хочу никаких торжественных прощаний. Что бы он сказал, если б увидел всех этих людей, собравшихся в церкви оплакать его? Пока священник произносил свою заунывную речь, в голове у нее звучали протесты отца.

Чертовы стервятники, слетелись сюда все скопом. Даже умереть спокойно не дадут.

Лив окинула церковь взглядом. Кто-то стоял вдоль желтых стен: не всем хватило места. Она заметила Йонни, он возвышался над остальными как сосна. И смотрел прямо на нее, искал глазами ее взгляд. Лив быстро отвернулась и продолжила оглядывать церковь в поисках знакомых лиц. Тут были даже покупатели с заправки, и все с грустными минами.

Симон прижался губами к ее уху:

— Никому из них и дела нет до дедушки, — шепнул он. — Зачем они пришли?

После похорон был поминальный кофе в кафе. Люди подходили и выражали соболезнования. Одни и те же фразы сливались в общий хор. Это просто ужасно, что случилось. Пугающе, отвратительно. Видар был сложным человеком, со странностями, но никто не заслуживает такой участи. Кто-то делился историями из юности — из той поры, когда Видар жил полной жизнью: вел бизнес, бегал за юбками. Когда он был нормальный. Эти рассказы были робкой попыткой вызвать улыбку, придать Видару облик человека, которого можно с теплом вспоминать. Но Лив не могла ни смеяться, ни плакать. Она то и дело бросала взгляд на часы, ожидая, когда можно будет извиниться и поехать домой, не привлекая к себе лишнего внимания. Ей не хотелось, чтобы их с Симоном упрекнули в неблагодарности.

Заметив, что общение неизвестно с кем ее напрягает, соседи, Дуглас, Эва и Карл-Эрик переключили внимание на себя. Такой чуткости она не ожидала после всех тех лет, когда Видар выстраивал мощные стены. Как оказалось, стены рухнули за одну ночь. Серудия тоже была здесь, по-старушечьи пила кофе из блюдечка. Когда у Лив выдалась свободная минутка, она накрыла ее руку своей.

— Память меня подводит все чаще, детка, — сказала она. — Но одно я хорошо помню: на месте, где я нашла шапку Видара, растет морошка.

— Какая морошка? Снег едва сошел.

— Ты знаешь, о чем я. Шапка была в зарослях морошки.

Собравшиеся шептались о Лив. Она улавливала отрывочные фразы и чувствовала на себе взгляды, от которых кожу жгло огнем. Не все были настроены благодушно. «Похороны, — слышала она голос Дугласа несколько раз, — это не подходящий момент распускать слухи и спекулировать, пусть полиция делает свою работу».

Она встала и вышла в туалет — единственное место, где можно было закрыться. Пересуды звучали у нее в голове. Пол шатался под ногами, когда она шла обратно к столу, за которым сидела с соседями. Йонни сидел за другим столом. Глаза его странно блестели, когда их взгляды встретились. Она посмотрела на сына. Его волосы сияли на солнце. Он казался особенным среди этой толпы. Светится как ангел. Платье прилипло к телу, затылок вспотел и чесался. Внутри закипала слепая ярость. Ей хотелось разорвать белые скатерти, вылить горячий кофе на колени собравшихся, разбить тонкий фарфор вдребезги. А потом поднести осколок к своей шее на глазах у всех. Разговоры стихали, когда она проходила мимо, словно кто-то убавлял громкость. Она знала, что все они думают об одном, только не осмеливаются сказать ей в лицо. Это было видно по напряженным плечам, по вытянутым в ниточку губам, по всему их виду: каждый из них был уверен, что это она, Лив, убила своего отца.

ЗИМА 2002 ГОДА

Она игнорировала все признаки — набухшую грудь, обостренное обоняние. Ей теперь казалось, что все вокруг воняет: людское дыхание, бензин от мотоциклов, гоняющих по деревне, мясо забитого скота у соседей… Из-за этого она почти не выходила из дому.

Раздавшееся тело прятала под просторной одеждой. Ей было на руку, что на дворе уже стояли холода. Когда живот невозможно будет скрывать, она перестанет ходить в школу. Днями напролет лежала в своей комнате и чувствовала, как ребенок растет у нее внутри. Ворочается, как червяк, высасывая из нее всю энергию.

Когда отец заходил к ней, она прикрывалась одеялом, но он на нее не смотрел. Его взгляд был устремлен в пространство над ее головой. Три раза в день он приносил ей в комнату еду — кровяной пудинг,