другом. Давно — в детстве, которого у него и не было из-за отца. Достал из шкафчика подушку, пару одеял и постелил себе на полу. Лежал и слушал дыхание дочери. Вспоминались все те черные дни, когда он не приходил домой или же приползал никакой из-за дури или бухла, а Ваня с матерью ждали, пока он очухается. Малышка так радовалась, когда он возвращался к жизни… Он давно уже не валялся в отключке целый день, сам укладывал Ваню и сам кормил ее, но ему все равно было стыдно. Он не заслуживает такой дочери.

Мысли не давали покоя. Ему могли позвонить среди ночи и потребовать товар. Он всегда встречался с покупателями на шоссе, никому не позволяя приходить к нему домой. Нельзя, чтобы это видела Ваня. Но и с этим теперь покончено. Клиенты быстро сообразили, что звонить надо не ему, а Габриэлю, который вел все дела, связанные с наркотой. День за днем Лиам пытался оборвать все нити, связывавшие его с прежней жизнью. Денег не было, но это не играло никакой роли. Грязные деньги всегда быстро утекали сквозь пальцы, и их вечно не хватало. Сам он тоже больше не принимал, только в тех редких случаях, когда надо было успокоить нервы.

И все равно он был в черных списках полиции и социальной службы. Последняя только и ждала, чтобы отнять у него Ваню. Если б не мать, ее бы уже забрали. Но мать была за него горой, хотя могла и подзатыльников надавать. Лиам не знал, откуда у нее берутся силы. Но даже мать не поможет, если правда о той ночи в Одесмарке всплывет. Тогда все будет кончено. Ваня вырастет без отца.

При этой мысли по щекам потекли слезы. Он молча плакал, зная, что на волосок от того, чтобы лишиться дочери.

Лив догадывалась, что ключ к тайнам Видара должен быть в его спальне, но не знала, где искать. Она с раздражением перебирала вещи покойного отца. Нет, не с раздражением — ей было неловко выдвигать ящики и рыться в их содержимом. Такое ощущение, что она делает что-то плохое, что-то запретное. Но все, что там обнаружилось, — это запас курительного табака, коллекция саамских ножей и наручные часы из нержавейки, которые отец давно уже не носил. Ничего она не найдет. Все, что, должно быть, представляло интерес, забрали полицейские.

В комнате пахло отцом. Сколько бы она ни проветривала, запах прочно засел в старых обоях. Набрав в ведро воды и щедро плеснув в него моющего средства, она принялась отмывать пол. И окно открыла нараспашку, чтобы в комнату проникал свежий запах леса.

За прикроватной тумбочкой она обнаружила завалившийся ежедневник в черной обложке. Ого… Свои ежедневники отец берег пуще глаза, никому не позволял прикасаться. Каждый год покупал новый, а старые хранил в запертом сундуке в подвале. Подростком она тайком заглядывала в его записи, но ничего интересного там не было, ведь и в жизни отца после смерти матери ничего не происходило.

Отложив мокрую тряпку, Лив принялась листать страницы, слыша протесты Видара в голове. Короткие предложения о том, что он сделал за день: подвез Лив на работу, закоптил лосося, починил решетку в сарае, забрал Лив с работы. Про «подвез» и «забрал» повторялось на каждой странице, все остальное вращалось вокруг этого. Бывали дни, когда Видар ничем больше не занимался. То и дело попадались записи, свидетельствующие о его маниакальной потребности контролировать все и вся, и в первую очередь ее.

Лив вышла из дома в 01:16, вернулась 04:32.

Лив на пробежке. Отсутствует три часа.

Велосипед Симона перед усадьбой Мудига в 21:22.

Лив вышла в 00:12, вернулась в 03:31.

Видел двух мужчин на участке в 02:13.

Прочитав последнюю запись, Лив вздрогнула. Волки… Видар говорил о волках, но не о мужчинах. Запись была датирована двадцать пятым числом — за неделю до того, как он исчез.

Выпустив ежедневник из рук, Лив ахнула. Как же она раньше не догадалась? Видар всегда награждал мужчин эпитетами — звери, собаки, стервятники, волки… За людей он их не считал.

Достав телефон, она начала было набирать номер Хассана, но потом передумала ему звонить. Она стыдилась записей отца. Слишком много подробностей они раскрывали об их никчемной жизни, о его безумии. Нет, его записи никому нельзя показывать.

Лиам проснулся от того, что над ним наклонилась Ваня. Ее лицо было так близко, что расплывалось перед глазами.

— У тебя черный рот, — прошептала она.

— Я упал и ударился.

— Ох, выглядит ужасно, папа.

Он осторожно коснулся губ. Кровь засохла, образовав корку на нижней губе. Попытался сесть, и голова отозвалась глухой болью. Все тело ныло.

Ваня положила ручки ему на щеки.

— Я подую?

— Давай.

Она набрала в грудь воздуха, словно собралась задуть свечки на торте. Лиам зажмурился, подставив лицо ее теплому дыханию. Сидел неподвижно и сдерживал подступившие к горлу рыдания. Что он скажет Нииле на работе? Как на него будут смотреть покупатели? Что, если его уволят?

С нижнего этажа донесся мужской голос, от которого оба вздрогнули. Ваня широко распахнула глаза:

— Это Габриэль!

— Похоже на то…

Прежде чем Лиам успел среагировать, Ваня бросилась к лестнице прямо босиком. Забыла, что ей не разрешается спускаться одной. С бешено бьющимся сердцем и раскалывающейся головой Лиам поднялся и потащился в туалет, где мать повесила его одежду на просушку. Плеснув в лицо холодной водой, нащупал в кармане пакетик, который дал ему Габриэль, достал таблетку, положил под язык и какое-то время стоял, опершись на раковину и собирался с мыслями.

Когда Лиам спустился в кухню, Габриэль сидел на отцовском месте. Энергия била из него ключом, заставляя воздух вокруг вибрировать. В комнате пахло вареньем. Мать держалась на расстоянии, словно Габриэль был диким зверем, а не ее собственным сыном. Зато Ваня сидела у него на коленях и вся светилась от радости.

Габриэль окинул Лиама взглядом — грязная одежда, разбитая губа.

— Оу! Похоже, тяжелая у тебя выдалась ночка, братишка.

— Что ты тут делаешь?

Габриэль накручивал растрепанную косичку Вани себе на руку и с вызовом смотрел на него. Травяной чай матери дымился в чайнике на столе. Рядом лежал домашний ржаной хлеб. Мать начала нервно накрывать на стол. Ее многочисленные цацки позвякивали, наводя на мысли о тюремных цепях. Потом она сказала, что ей надо к собакам, и поспешила удалиться. Габриэль, как когда-то отец, держал весь дом в страхе.

Едва за ней захлопнулась дверь, Габриэль жестом велел Лиаму садиться.

— Я