— Ты сможешь, Кэтлин? — с облегчением и надеждой спросил Джемисон, увидев возможность обойтись без применения силы.

— Утром я первым же делом отправлюсь туда. Быть может, мистер Макензи проводит меня? Мне кажется, он имеет некоторое влияние на мисс Эймос. — Ее мрачный взгляд пронзил Долтона, призывая его возразить.

— Не думаю, чтобы кто-либо мог оказывать влияние на мисс Эймос, — осторожно отозвался он. — И уж определенно не я. Она не испытывает ничего, кроме отвращения, к людям, живущим насилием.

— По-моему, вы дешево цените свои чары, мистер Макензи.

Долтон только пожал плечами, отказываясь признаться в каком-либо интересе.

— Мне будет спокойнее, если вы поедете вместе с Кэтлин, мистер Макензи, — вмешался в разговор Джемисон. — В наши времена такой молодой девушке, как Кэтлин, опасно ездить без сопровождения даже по собственным владениям.

Долтон проглотил усмешку сомнения. Кэтлин была так же беззащитна, как свернувшаяся гремучая змея, и что касается его, то он не горел желанием почувствовать укус ее ядовитого жала.

— Я поеду вместе с ней, если вы считаете, что вашей дочери нужна защита, но не могу поручиться, что окажусь очень полезен, когда придет время давить на убеждения Джуд. Она обладает силой воли, и меня восхищает это качество в женщине. — Он искоса взглянул на Кэтлин, забавляясь кипящей злостью, спрятанной под ласковой маской, надетой ради отца.

— Тогда все решено. — Кэтлин вскочила со стула и в возмущении сжала льняную салфетку так, что у нее побелели косточки пальцев. Потом она резким движением бросила ее на сиденье освободившегося стула, улыбнулась сухой, натянутой улыбкой и с вызовом холодно посмотрела на Долтона, сидевшего в непринужденной позе. — Если джентльмены не будут возражать, мне нужно уйти. — Шурша платьем из тафты, она обошла вокруг стола и нежно поцеловала отца в лоб.

— Спокойной ночи, детка, — ласково сказал он. — Ты облегчила груз на моем сердце.

— Это самое малое, что я могла сделать. Приятных снов, папа. И вам тоже, мистер Макензи, — промурлыкала она, взглянув на него с тщательно замаскированным приглашением, а наткнувшись на категорический отказ, снова нахмурилась и стремительно вышла из комнаты.

— Простите ей ее порывистый характер, мистер Макензи, — вздохнул Джемисон после ухода Кэтлин. — Она получила его по наследству. Ее мать — аристократка из высшего бостонского общества, привыкшая командовать всеми подчиненными одним только взмахом руки. До сих пор не могу понять, как мне удалось завоевать ее сердце. Она облагораживающе воздействует на Кэтлин. Даже после того, как мы уехали на Запад, она продолжала воспитывать в Кэтлин утонченность, настаивая, чтобы дочь никогда не забывала, что она бостонская Бредшоу.

— А где теперь миссис Джемисон?

Хотя вопрос был вполне логичным, Джемисон встретил его, сжав зубы.

— Она предпочитает оставаться в Бостоне. Западные Порядки не по ней. Кэтлин часто навещает ее, но, я думаю, бедная дорогая Глинис так и не понимает, как Кэтлин могла предпочесть просторы Вайоминга ее великосветским салонам. — У Джемисона был вполне довольный вид, как будто трудная битва окончилась в его пользу.

Долтон задумался, представлял ли Джемисон, что он завоевал: хорошенькую послушную дочь или беспощадную интриганку, способную так же быстро наброситься на своего отца, как и на врага. И еще его удивляло, что человек мог быть так слеп к недостаткам своего единственного ребенка. Джемисона нельзя было назвать настоящим злодеем, он был высокомерным, жадным грубияном, но не человеком, потерявшим совесть. Он не отважится на невольное кровопролитие, если кто-нибудь… кто-нибудь, подобный Кэтлин, не подтолкнет его к этому. И хотя всю жизнь Долтон придерживался строгого принципа не вмешиваться в чужие дела, он против воли оказался в центре вражды в долине: в одну сторону его тянули оплаченные обязательства, а в другую — возможность иметь дом, которого у него никогда не было. И такое положение ему не нравилось, он ненавидел сложные и запутанные ситуации, они отвлекали его от того, что он делал, и превращали работу во что-то… личное. А для профессионала, каким был Долтон, хуже этого ничего не могло быть. Эмоции заставляли человека изменять инстинктам, а инстинкт часто был единственным, благодаря чему Макензи оставался в живых. Он не мог позволить себе колебаться, когда для того, чтобы выжить, на раздумья оставалась лишь доля секунды. Его интерес к Джуд Эймос и ее семье притупил остроту его реакции, а человека без такой остроты сопровождают несчастья.

Долтон снова лежал в объятиях огромной кровати, и его одолевали беспокойные мысли. Поддавшись фантазии, что сможет где-то найти приют, он позволил себе забыть, кем он был и чего на самом деле хотел. Беззащитный и напуганный, он поддался соблазну того спокойного существования и скромному обаянию невзрачной женщины, которая обычно удостоилась бы его второго взгляда, женщины, чей образ жизни был совершенно не похож на его собственный оказался необыкновенно притягательным благодаря этой самой непохожести. Долтон так долго шел по одинокой дорожке, поглощенный только самим собой, что эта незнакомая обстановка, в которую он неожиданно попал, пробила его привычную отчужденность и ввела в искушение подумать о том, о чем он никогда не задумывался: о семье, стабильности, доме и доброй женщине.

Но все это было не тем, чего он хотел на самом деле. Заниматься унылым и грязным повседневным трудом, довольствоваться скудной пищей — это не для него. Ему нравилось нежиться в роскоши, пить хорошее вино, одеваться у портного и курить дорогие сигары. Жалкие лачуги и кровати с комковатыми матрацами выглядели совсем непривлекательно рядом с полными комфорта дорогими отелями.

Какое может быть удовольствие в том, чтобы на протяжении многих лет каждое утро просыпаться с одной и той же женщиной? С той, у которой огрубевшие руки, а на ногах простые сапоги, когда он избалован мягким, пахнущим парижскими духами телом, одетым в скользкие шелка и кружева; с той, которая вспыхивает, получая поцелуй, и, вероятно, никогда не видела нагого мужчину. Что хорошего получит от такой женщины мужчина с таким изысканным, как у него, вкусом и откровенными желаниями?

Перед ним возникло соблазнительное видение влажных губ Джуд Эймос, нежно приоткрытых и налившихся, как только что зацветшая роза. Картина явилась так неожиданно, что его тело откликнулось прежде, чем мозг смог осознать ее. Долтон почти явственно услышал частое, возбужденное дыхание Джуд, легко касающееся его рта. Будучи неопытной в любви, она тем не менее знала, как заставить его мучиться от неутоленного желания.

«Думай о Сан-Франциско», — приказал себе Долтон и крепко закрыл глаза, чтобы сосредоточиться на этой далекой цели. Сколько он себя помнил, она всегда маячила перед ним, как дрожащий мираж: мечты об успехе, о признании — все было связано с этим далеким манящим местом, и он не мог позволить, чтобы его отвлекли от этой цели. Макензи решил, что хладнокровно закончит свою работу в этой долине Вайоминга и отправится к своему следующему вознаграждению, и в один прекрасный день этим вознаграждением будет Калифорния. Он мечтал об улицах с высокими домами и о женщине, у которой руки в перчатках будут пахнуть фиалками.