— Но кто мы такие, чтобы навязывать им свои моральные принципы? — вздохнула Криста, задавая вопрос. — Скольким твоим зрителям интересно знать, что Тимбу умирает от голода? Почему мы должны просить проживающих здесь сирот о том, чтобы они беспокоились о наших наркоманах, о молодежи, пробующей филину в первый раз и разгоряченной запретным искушением? Пойдем, — добавила она. — Лучше будет, если мы вернемся и ты останешься с Верой в номере, пока я пойду за филиной. Никто больше не должен видеть тебя здесь.

— Одну минуту, — попросил Рафаэль, снова карабкаясь на вершину, чтобы еще раз увидеть спокойный пейзаж, посадки, колыхавшиеся на ветру, низину между горами, остроконечные голубые пики в облаках, наблюдательные вышки. Все свое снаряжение он оставил в гостинице, но уже представлял себе, каким будет его репортаж: голос за кадром, камера медленно приближается, телескопический зум.

— Пошли, Рафаэль, — настаивала Криста снизу.

Он подумал о Лучо. Какую пользу, в конце концов, возымел его репортаж о городских шайках, о подростках и их ритуальных войнах, о человеческих жертвах, об искалеченных сердцах, все еще продолжающих биться, о надписях, сделанных кровью в переулках, о начинающемся каннибализме, об оргиях с филиной, героином, о заменителях наркотиков, легких, синтетических, с разными добавками, реактивами, формулы которых подсаживали на компьютерные игры молодые умы?

Это лицо Лучо, его маленькое тельце тряпичной куклы, застывшее, растянувшееся возле мусорных баков, крик женщины посреди проливного дождя, которая появляется в кадре, после чего съемка резко прерывается. Единственное, что тогда привлекло внимание зрителей, — в этот раз, вероятно, произойдет то же самое. Эффект от новости продлится мгновения, а проблема в корне решена не будет. Когда прилетят самолеты сжигать плантации, может, сироты из Тимбу получат, как Лучо на похоронах, огромных плюшевых медведей, цветы, воздушные шары, даже коробки шоколадных конфет в форме сердечек. Все это отправляли сокрушенные жители Нью-Йорка, в растерянной попытке оправдаться, предлагая погибшему ребенку запоздалый веселый праздник дня рождения. Он стал спускаться вниз, к Кристе.

Позже, находясь в номере с Верой, слушая воркование Ганса, он рухнул на кровать и забылся глубоким сном.

«Как я сюда попала?» — непрерывно спрашивала себя Мелисандра, отчаянно пытаясь воссоздать в памяти картину предшествующих событий. Перед глазами промелькнула череда ярких образов: парк, Синерия, озеро, она на мотоцикле едет по земляной дороге, солнце, женщина, отчаянно жестикулирующая, взывающая о помощи, что-то про больного ребенка, тормоза, она спускается с мотоцикла, далее — темная лачуга. Она снова и снова пыталась соединить в цепочку эти события, найти утраченное звено этой цепи, даже если это было всего лишь возможностью занять чем-то свой мозг. Надо отвлечься от удушья — она задыхалась от собственного дыхания из-за плотного мешка, надетого ей на голову. Вокруг не было слышно ни единого звука. Ее руки и ноги были крепко связаны на запястьях и щиколотках грубой веревкой, впивавшейся в кожу. Лежа на спине, Мелисандра чувствовала спиной холодный и влажный пол. Она закоченела, ее тошнило, знобило. Она постаралась перевернуться. Веревки вынуждали ее двигаться, отталкиваясь всем торсом. После нескольких попыток ей удалось поменять положение. Лежа вниз лицом, она чувствовала себя более защищенной, хотя руки под тяжестью тела начинали побаливать. Наверное, ей что-то вкололи, думала Мелисандра. Последним ее воспоминанием во мраке лачуги был запах мокрой земли. «Пусть кто-нибудь придет», — взмолилась она. Она страдала клаустрофобией. Никогда не могла подолгу находиться взаперти. Она принялась изо всех сил мотать головой из стороны в сторону. Попыталась вцепиться зубами в мешок, высунула язык, чтобы почувствовать ткань. Материал был жестким, пах плесенью. У нее горело в груди, словно сердце вдруг раздулось и давило ей на легкие и ребра. Она сделала глубокий вдох. Если никто не придет, она задохнется. С каждым вдохом ее тело получало очередную порцию отталкивающего насыщенного запаха плесени. Ее легкие отказывались вдыхать его. К этому присоединялся еще и страх. Всю ее отчаянно трясло. Тело, охваченное паникой, казалось, понимало больше, чем ее разум. Если бы только она могла глубоко вздохнуть, расслабиться. «Расслабься, — мысленно криком приказывала себе Мелисандра. — Если ты не расслабишься, ты умрешь. По крайней мере, узнай, в чем дело, что происходит, кто притащил тебя сюда». Образы. Один образ стирает другой. Ей надо было вспомнить что-то такое, что помогло бы ей успокоиться. «Река», — подумала она. Мельком увидела ее. Снова хижина и запах земли, озеро, мотоцикл, пыль. «Река», — повторила она. Рассеянные образы, вода, река, озеро, вода в животе. Она с силой стукнула лбом по полу, затем еще раз, и еще — почувствовала себя более спокойной. Теперь ее глаза наполнились слезами. Из носа потекло, во рту появился соленый привкус. Ей стало смешно. Если она совсем разрыдается, это будет беда. Все лицо намокнет. Не будет возможности вытереться. Придется глотать собственные сопли. «Сукины дети. Идите, идите уже сюда, сукины дети», — бормотала она. Она не хотела кричать. У нее стучали зубы, ко проклятия помогали ей. Дрожь стала проходить. Она повернулась на спину, попыталась поднять руки и как-нибудь вытереть лицо о мешок. Это ей не удалось, но мешок сдвинулся на несколько миллиметров. Она предприняла попытку что-либо разглядеть, увидела белую рубашку, свою грудь. Большая победа. Наверное, у нее получится сесть, подумала Мелисандра. Ее стало меньше тошнить. Ей что-то вкололи, это точно. Она постаралась вспомнить ощущение прикосновения шприца, укол. Смутно что-то припомнила. Она стала двигаться, поднимая ноги, поджимая их к груди, раз, два, раз, два, продолжала раскачивать ногами, пока не просчитала движение. Она села, положила голову между коленями. Ощущение объятия попало в точку. Она еще больше успокоилась. Ничто так не способствует отчаянию, как бездействие. Ей надо чем-то занимать себя. Сейчас надо найти стену, чтобы прислониться к ней спиной. Комната должна быть маленькой. Пол был неровным. Темнота — не абсолютной. Где-то, наверное, было окошко, по крайней мере, какое-то отверстие в стене, из-за которого в комнате был полумрак. Она слегка нагнулась, двинула ягодицами, раз, два, раз, два, сделала пару маленьких прыжков. Она спасется. Она не знала как, но она спасется, — нашла стену, прислонилась к ней, чтобы передвигаться прыжками, раз, два, раз, два, пока не пропрыгала таким образом со всех сторон всю крохотную комнатенку. Она была прямоугольной. Ориентация в пространстве показалась ей важной. Теперь она знала, где находилась холодная дверь из алюминия или меди. Она передвигалась таким образом, пока не поняла, что находится посередине противоположной стены. Успех. Маленькая победа. Она совсем перестала обращать внимание на мешок. Снова поместила голову между коленями. «Пусть они придут, Боже мой, ради Бога, пусть придут». Ничего не было слышно. Джинсы сзади были влажными, возможно, они даже порвались. Она больше не знала, чем занять себя, начинала испытывать жажду и желание помочиться.

Рафаэль проснулся от детского плача. Вера подняла ребенка из колыбели, села с ним и прислонила его к своей груди. Лежа на кровати, он какое-то время наблюдал, как она неоднократно пыталась предложить ребенку свой сосок.