– Промахнулся! Промахнулся, вот зараза!

– Но хоть задел? – спросил отец.

– Кажется, да.

– Айда посмотрим. За подранком легко пойдем.

Мы спустились обратно, почти к реке. Отец ткнул пальцем в утоптанную тропинку:

– Вот кабанья тропа. По ней уходил.

Он показал нам следы и капельки крови.

– Эх, несильно ранил, уйдет.

Мы двинулись дальше по следам. Тропа шла глубже в лес, но олень свернул влево и поднимался по сопке, нависавшей над речным изгибом.

– Молодой. Глупый. Наверх поднимается, – прокомментировал отец, найдя капли, ведущие в сторону. – По тропе мог уйти. Отсюда не уйдет.

Он жалел каждое убитое животное, поэтому чаще бил птиц и зайцев – этих было не так жалко.

Мы шли по следам. Олень пытался запутать нас, но кровь на земле и листьях выдавала его. Он петлял между деревьями, поднимаясь все выше. И вот нам уже открылся обзор на сопки, которые расходились во все стороны, как зеленое море.

– Вон, вон, уходит! – громко прошептал отец.

Мы шли по чистому лесу. Деревья стояли редко, никаких непроходимых мест.

– Я тоже вижу! – воскликнул Игорь Петрович.

– Давайте передохнём. – Отец остановился, тяжело дыша. – Трудно подниматься.

Мы немного подождали, пока он отдохнет. Игорь Петрович протянул сыну винтовку.

– Держи. Твой будет.

Сергей нехотя взял.

Мы пошли дальше и выше, и я увидела оленя, уходящего вправо и вверх.

– Вон, вон, смотри! Остановится – стреляй.

Мы подошли еще ближе. Олень заметил нас и занервничал, стал суетливо уходить.

– Видел, видел? – спрашивал отец.

Сергей отрицательно мотал головой. Мы снова нагнали оленя, но Сергей не видел его, я даже подумала, что он врет, так как не хочет напрямую отказываться от охоты. Но тогда отец – мой отец, – показывая в сторону оленя, зашептал:

– А ты закрой глаза, да представь себе оленя этого. Рога, голову, ноги.

Я представила вздрагивающие оленьи ноздри и то, как зверь нервно оглядывается, когда слышит позади наши голоса.

– И потом полегше будет.

Мы нагнали оленя почти наверху, он стоял на камне, прямо над обрывом. Камень врезался параллельно в сопку. Сергей привалился к стволу, вскинул винтовку на плечо, зажмурился, потом длинно выдохнул и посмотрел в прицел.

– Видишь?

– Да.

В этот момент под кем-то из нас хрустнула ветка. Олень беспокойно оглянулся. Он знал, что мы рядом, но не видел нас и тревожился.

– Лист помешает, – прошептал отец. – Да и в воду сорваться может.

Сергей снял винтовку с предохранителя. Он долго целился, а мое сердце ухало все сильнее. Я видела, как дрожат его руки, как прерывисто он дышит. Он боялся убивать оленя и одновременно не хотел показать отцу, что охота ему неинтересна. Олень уставился в нашу сторону, а Сергей все целился, и у него дрожали руки и сжимались губы. Я тоже дрожала, чувствуя то же, что и он, злилась на него и одновременно жалела.

Игорь Петрович нетерпеливо переступил с ноги на ногу, а мой отец разочарованно вздохнул. Тогда я бросилась к Сергею, выхватила винтовку и, мельком взглянув на его вытянувшееся лицо, вскинула ее на плечо. Нашла оленя в прицеле, нажала на курок. Отдача долбанула по плечу, но я устояла на ногах. Оленя не было на выступе. Я положила винтовку на землю и пошла наверх.

Олень не упал вниз, он лежал на самом краю выступающего камня. Я попала ему прямо между глаз. Из небольшого отверстия вытек небольшой ручеек крови. Олень умер мгновенно, и я порадовалась этому. Пока остальные поднимались, я присела и опустила ему веки:

– Прости меня.

– Промеж глаз, етить иво! – воскликнул подошедший отец. – Если б чутка повыше, срикошетило бы, а так-то – точная работа.

Его распирало от гордости за меня.

Разделывать оленя решили прямо здесь. Мы только стащили его чуть ниже, подальше от отвесного края, положили вниз головой. Я сделала надрез на шее – и оттуда потекла горячая густая кровь. Надо было перевернуть оленя на спину, и мы взялись за это вчетвером, но, увидев нежное белое оленье брюхо, Сергей бросился в сторону, и его вырвало. Больше он к нам не подходил. Игорь Петрович несколько раз приносил ему воды.

Унести с собой много мы не могли. Мы с отцом принялись разрезать шкуру вдоль оленьих передних ног и аккуратно снимать ее. То же самое – с задними ногами. Сняли шкуру. Взяли самое нежное мясо с задних ног и немного со спины. Унесли бы и больше, на продажу, но было неудобно перед гостями.

Мясом набили все сумки и рюкзаки. Отец взялся нести оленью шкуру. Растерзанная туша осталась лежать, когда мы закончили и направились к реке, чтобы ополоснуться и идти в лагерь.

– А остальное испортится? – спросил Сергей.

– Да какое там! Харза, соболь, полевки, а то и мишка с серым доберутся. И дня не пройдет, одни кости останутся.

Мы спускались к реке. Я шла последней и смотрела в затылок Сергея. Он что-то почувствовал и оглянулся, нервный и бледный. Но я успела опустить глаза.

До лагеря добрались уже в темноте, бросили сумки с мясом у костровища. Отцы полезли в палатку переодеться. Их возбужденные голоса, голоса мужчин, добывших зверя, разносились по лагерю, скользили по поблескивающей в темноте озерной глади. Пока они меняли одежду, пропахшую по́том, испачканную землей и залитую кровью оленя, мы с Сергеем сидели в разных концах лагеря. Он злился на меня, это ощущалось даже в темноте и на расстоянии. А я радовалась, что он злится. Я вызвала у кого-то живое чувство, и оно принадлежит мне, только мне и никому другому! Я даже разогрелась от удовольствия. Должно быть, на моем обычно бледном и неприметном лице заиграл румянец, и губы порозовели.

Я думала о своем чудесном преображении, а отцы все никак не могли переодеться. Фонарик шарил внутри огромной палатки. Сначала они искали сумки, потом – чистую одежду в них. Сергей принялся разжигать костер. Он замерз в ожидании родителей, тем более уже стемнело. В остатках закатного света он взял несколько дров из поленницы, вернее, несколько толстых обломанных валежин. Потом набрал хвороста из той же кучи, подтащил к костровищу. Захрустели ломающиеся сухие веточки. Сергей сложил все в кучу, оторвал кусок от валявшейся тут же газеты, взял спрятанный в ней коробок спичек. Скомкал бумагу, сунул в дрова, чиркнул спичкой. Судя по тому, что бумага прогорела, но дальше ничего не произошло, он положил ее сверху, а не под веточки, как надо. Я наблюдала, как он снова оторвал, скомкал, чиркнул, как бумага опять прогорела, а костер не разгорелся, но не подошла помочь и чувствовала по сопению и резким движениям, что Сергей в бешенстве.