Мы шли тем же маршрутом, что вчера, по примятой траве.

– Пап, почему мы живем в палатке, а тут рядом зимовье пустое?

– Так гнилое оно. Древоточец поел. В любой момент обвалится.

Я остановилась, оглянулась на избушку. При свете дня она выглядела заброшенной, крыша поросла травой и тонкими деревцами. Жилище, где мы провели ночь, было уже мертво, и я задрожала от мысли, что снова прикоснулась к смерти. Сорвалась, побежала обратно к избушке, остановилась у ее угла. Бревна казались крепкими и надежными, способными простоять еще век или больше. Я нажала пальцем, и палец провалился, посыпалась труха вперемежку с личинками, жирными, белыми, с черными головками. Я нажала на пролом ладонью – дерево крошилось, вниз падал и невесомый прах, и поедающие его черви. Я попятилась, потом развернулась и побежала назад, к живым.

Скоро мы вышли к прозрачному озеру и палатке, быстро собрались и поехали обратно, чтобы как можно скорее отвезти Сергея в больницу.

* * *

Семь лет спустя отец и мать приезжали к нам на свадьбу. Мы не закатывали пир горой – сами еще не зарабатывали, а тратить деньги свекра было совестно. Пригласили родителей и нескольких университетских друзей в кафе. Обычное семейное торжество, даже платье не новое, я была в нем на юбилее свекра полгода назад.

Родители провели у нас две недели. Они были такие простые и скромные, и мне так хотелось показать им город, но они отказывались и говорили, что сами, все сами, ведь у меня работа. Работала я тогда офис-менеджером в студии анимации, пригласила их к себе на экскурсию. Они пришли в разгар рабочего дня, восхищенно цокали языками, разглядывая расписанные стены и моих коллег, необычно одетых, с безумными прическами.

Мать снова вышла на работу, да и отец зарабатывал очень неплохо. Но они все равно казались бедными, понимали это сами, и стыдились, и были излишне вежливы и скромны.

Тогда я видела мать живой в последний раз. После ее смерти отец осел в Гордееве насовсем и ни разу не выезжал дальше Хабаровска.

Утром я первым делом, не вставая с кровати, позвонила Сергею, надеясь, что он еще не спит. Но он не брал трубку. Потом выглянула из окна своей комнаты. Капал легкий дождик, почти морось. Неслись низкие облака. Черные смешивались с белыми и серыми. Сталкиваясь друг с другом, они недовольно громыхали. С погодой творилось что-то не то, поэтому я включила телевизор.

– Циклон, принесший сильнейшие дожди на Сахалин, по прогнозам синоптиков, должен был пройти южнее, но изменил направление и приближается к Амурской области и Хабаровскому краю. Готовятся принять циклон Еврейская автономная область и Приморье. На юге Дальнего Востока объявлено штормовое предупреждение. Ожидаются ливневые дожди. По прогнозам синоптиков, за неделю выпадет трехмесячная норма осадков. Аэропорт Хабаровска не принимает рейсы из-за сильного ветра.

Ведущая была та же самая, только старше на девятнадцать лет: уголки губ опущены, от носа к ним тянутся глубокие борозды. Однако одета и накрашена все так же стильно. А ее нарочито обеспокоенный тон почему-то больше не раздражал.

Показали Хабаровск. Там дождь хлестал от души, ливнестоки уже не справлялись, вода переполняла канавы и разливалась по улицам.

– На данный момент около двадцати деревень и поселков остались без электричества, связи с ними практически нет. МЧС проводит операцию по спасению людей из затопленных районов. Жителям этих регионов настоятельно рекомендуется не выезжать за город из-за опасности затопления дорог и разлива рек в связи с непогодой.

Я выключила звук. Остались только картинки непогоды прежних лет. Сейчас она еще не разошлась как следует, поэтому показывали старые записи: гнущиеся под штормовым ветром деревья, автомобильные пробки, поливаемые дождем, бредущие по колено в воде люди. Кошка идет по верхушкам штакетин забора, спрыгивает, отряхивается. Маленький японский автомобильчик едет против течения, колеса почти скрыты водой. Машину сносит назад, она упрямо проезжает два метра вперед – и ее сносит еще сильнее, мимо человека, который снимает, и, когда кабина равняется с ним, видно, что водитель – девушка, а на переднем сиденье – ребенок в детском кресле.

Я набрала номер отца. В трубке долго молчали, потом пошли гудки, он ответил «Алле» – и связь прервалась. Перезвонил отец минут через десять, и все это время я ждала его звонка и смотрела в окно, за которым набирала обороты непогода. Ветер разыгрывался, носил туда-сюда тучи мороси. Она становилась тяжелее, крупнее, и при сильных порывах капли с силой ударялись о стекло.

– Алле, алле, Сашк, слышишь?

– Да, пап. – В трубке раздалось шипение. – Пап?

– Да-да, слышу тебя! – закричал он, но крик был едва слышен.

– Тайфун! Понимаешь, тайфун! Возвращайтесь скорее! – Я орала в трубку, надеясь, что он услышит.

Трубка снова зашипела, но сквозь шипение я все-таки услышала отца:

– Знаю! Ну, мы попали! Пока двигаемся, но ветер… хр-р-р-р-р… льет как из ведра!

– Вы далеко? – крикнула я в трубку. – Далеко вы?

– С Красноармеевкой рядом! К вечеру будем. Слышишь? К вечеру, если дорогу не…

Связь прервалась.

Я села на диван и снова включила телевизор. По местным телеканалам показывали одно и то же: предупреждения и кадры тайфунов прошлых лет. Потом – кадры пожара. Съемки с вертолета: пламя полыхает выше деревьев.

Почему ты ничего не заметила, лучшая подруга?

Я пошла в спальню, чтобы одеться. Там на кровати сидела Вера и красила ногти. Она вскинула голову, подмигнула мне и продолжила заниматься своим делом. Я присела рядом. Вера выглядела как в последние дни. Худенькая, шорты подкатаны и подвязаны ремешком от халата – велики. Футболка тоже слишком большая, заправлена в шорты, топорщится спереди и сзади. Вера была в порядке, не такая, как в моих снах, и не такая, какой я видела ее в последний раз. Ни синяков, ни ушибов. Волосы – а обрезанные волосы меня пугали больше всего – собраны в хвост. Он то и дело падает вперед, и она терпеливо, без раздражения закидывает его за спину. Волосы немного отросли у корней, виден их натуральный пшеничный цвет.

Со всей грустью и любовью, со всей тоской, на которые была способна, которые накопились за прошедшие годы, я потянулась к ней. Хотелось коснуться сначала ее плеча, потом дотронуться до шелковых вьющихся волос. Но призрачная Вера предостерегающе выставила вперед руку. Убедившись, что я не буду трогать ее, снова занялась ногтями. От грусти и тоски, от невозможности сделать все так, как было раньше, я заплакала. Вера нанесла второй слой лака, довольная, закрутила баночку, откинулась на кровати, рассматривая ногти, подула на них.

– Ну что, пойдем? – неожиданно спросила она, и я вздрогнула.

– Куда?

– Отец твой застрял. – Вера соскочила с кровати и вышла из комнаты.

Я выглянула в зал: никого. Обошла кровать, приложила руку к тому месту, где только что сидела Вера. Вмятины не было, но я вдруг почувствовала от одеяла ощутимое тепло, в ужасе отдернула руку и отпрыгнула. Сердце запоздало заухало от ужаса. Она была здесь, настоящая, не та, что приходила во снах, а оставившая тепло живого человека. Моя бедная Вера, которой никто не помог.