class="p1">«Ты знаешь тенебрийца по имени Тутмоз Гисбуди?», — спросил Танита его собственный мозг.

— Нет, — неслышно сказал он из-за грохота. — То есть я его знаю, но косвенно, я никогда с ним не встречался!

Неведомая сила отпустила его, и тенебриец с душераздирающим воплем повис на вытянутых руках. Железная перекладина прочно держалась в воздухе, но могла в любой момент снова поверить в гравитацию.

«К тебе сегодня приходил кто-то необычный?»

— Нет! Сегодня вообще никого не было, мы не работаем по четвергам!

«А если очень-очень хорошо подумать?»

— Да хоть трижды хорошо, никто кроме вас не приходил!

Это была правда.

— Слушайте, если я кому-то перешел дорогу, я этого не хотел. Я готов отдать половину бизнеса, только не убивайте!

Молчание.

— Ну… Забирайте весь! Слышите? Весь! Ну это же не прошлый век, что за гангстерские войны?! Мы с вами деловые люди! Я пригожусь!

Молчание. А потом:

«Сколько раз?»

— Что?

«Сколько раз подтягиваешься?»

Господин Танит был ошарашен этим вопросом, но немедленно выпалил:

— Девяносто шесть! Мой рекорд — девяносто шесть!

«Сделаешь сотню, я тебе отпущу. Не сделаешь — тоже отпущу. Но есть нюанс».

Тенебриец мгновенно уловил суть этого самого нюанса и принялся выполнять условие.

«А, а, а! Делай как полагается. Без рывков. Ноги перед собой. По-о-олная амплитуда».

Да к то же эта девка такая? Господин Танит был измучен страхом, но количество адреналина в крови и обострившаяся жажда перепробовать все радости земные, придали ему сил. Упорно вел он свой подбородок вверх, касался турника, и опускался вниз, полностью распрямляя руки. Раз за разом, раз за разом. Последний десяток дался ему с таким трудом, что отчаянье почти овладело Танитом, однако… Победно взревев, превозмогая жжение и судороги в мышцах, он таки добил сотню и обессиленно повис.

— Я справился, — простонал он. — Пощади.

«Н-еа», — был ответ. — «В конце слишком быстро сдал вниз. Не считается».

И с драматичным, но коротким «А-а-а…», сутенер и наркоторговец, упал в костерубку. Его смерть не была особенно зрелищной. Жернова мгновенно размололи худое длинное тело, словно одну большую макаронину. Через тридцать секунд из выходного отверстия выползла колбаса лаково-блестящего фарша. Она свернулась кольцом на вершине кучи созданной крысиными тушками, и начала медленно сползать вниз. Даже этот кровавый паштет сам по себе выглядел крайне недовольным.

Слишком вероломно. Слишком.

Костерубка медленно остановилась.

— Вот кондом, — выругался Бритти. — Действительно сделал сотку! Теперь я выгляжу глупо.

— Ты никак не выглядишь, — Спотти смотрела на омытые кровью жернова. — Тебя вообще не видно.

— Не умничай! — огрызнулся горб. — Вы посмотрите какая остроумная! Так и порежешься. Ладно. Как я и предполагал, этот пестрый гомик дал нам тухлый след, а сам сейчас наверняка занят чем-то перспективным. Неважно. Найдем его завтра.

— Почему завтра?

— Это представление меня вымотало… Было весело, но теперь я чувствую, как Шторм смотрит на меня. Внимательно смотрит. Еще один фокус и я рвану по шву.

— Ты собрался спать?

— Да. Затаись где-нибудь… Хоть здесь же в подвале, он честно нами захвачен. Гангстерские войны, пиф-паф. Все, я спать.

Спотти осталась одна, с шариком мраморной плоти за плечами. Она вздохнула, и принялась спускаться по железной лестнице.

Почти в это же самое время писатель-беллетрист Никтей Зайло сидел на своей кухне и жарко дискутировал со своим хорошим другом Лайаром Тинто. Тема спора была: есть ли у волков будущее и можно ли считать их новой ступенью эволюции. Никтей считал, что все носители болезненного дара — обречены и естественным образом загремят в ящики во время нового пробуждения. Каковое пробуждение несомненно нагрянет, потому что в мире есть только отливы и приливы, рассветы и закаты, короче разнообразные фрикции. И смысл их в том, что ни одно состояние не длится вечно.

Тинто от злости вгрызался в стакан, и неистово парировал речами, в которых волкам отводилась решающее место. Именно они, страдающие чудотворцы, высосав силу Шторма по капле, разгонят его, как лодочник веслом разгоняет туман.

— Каким веслом? — брюзгливо спросил Никтей, доставая из-под стола новую бутылку. Пустую он элегантно выбросил в раскрытое окно. — Веслами же гребут. В крайнем случае им можно ударить по голове. И вообще, все это поэзия, а поэзия, как известно, — мусор. Тебе привести статистику самопроизвольной гибели волков? Я приведу… Ты наливай пока, а я приведу.

Он поднялся и уверенно двинулся по заставленной табуретками кухне. Временами у Никтея случались литературные вечера, на которые приглашались редакторы, литераторы, журналисты и проститутки. Никтей заставлял последних давать устные рецензии на статьи и главы, чтобы все могли увидеть реакцию глубинного народа на свое творчество. Ведь как известно, тот кто расшевелит лежачего — тот говорит голосом бога. Самый унизительный и болезненный секс, и все его девиации, не производили на девушек такого впечатления, как эти вечера.

В углу, на сдвинутых вместе стульях, спал неизвестный. Он завернулся в подраную простынку и сладко похрапывал. В этом не было ничего странного, кто-то постоянно засыпал в квартире Никтея, не в силах перебороть гостеприимство хозяина.

На самом деле никакой статистики он, конечно, не вел. Писателю просто понадобилось в уборную. Однако Лайар старательно разлил водку, и готов был обрушить любой график, и гневно ссыпать в мусорное ведро любые числа.

— Разумеется многие из них погибают! — объявил он, когда Никтей уселся на свое место. — Волшебники пока не в силах нащупать ту границу, определить потолок, за которым сила перестает подчинятся им. Но это вопрос времени! Ближайших лет. И когда они возьмут каждый по способностям, и соберут всю эту силищу вместе, катаклизм никогда больше не пересечет берегов.

Никтей на вдох опрокинул стопку и снисходительно улыбнулся.

— Ты хоть раз говорил с кем-нибудь из них? Не с гадалками из Радуги, а с настоящим волком, который не вылезает из-за тренажеров, что бы его внутренности не выстрелили серпантином из задницы? Они все кончают одинаково. Превращаются в полуподвижные горы мускулов, а потом все это наслоение мышечной ткани тяжело, невообразимо мучительно, с треском и хрустом начинает разрывать Шторм. Потому что власть, любая, — дешевый наркотик. Нет ничего ужаснее потери божественности, когда твои солнечные крылья начинают отсыхать, превращаться в куриные порхала. Поэтому волки никогда не сдают назад. Волки так же не ищут границ. Если у них есть возможность хорошо питаться и наращивать мускулатуру, они ровно этим и занимаются до самого конца. И все они, как и любой наркоман, истеричны, подозрительны и постоянно злы. Хрена с два тебе они объединятся: моментально перебью друг друга из зависти.

Лайар закусил лепестком соленой капусты и покачал головой.

— Ты это сейчас сам придумал.

— Вовсе