— Да, это так. Но где он их взял? Когда я реконструировал здесь бани, окончательный контракт подписал Красс, он же всегда следил за тем, чтобы мне платили вовремя. Но порой возникали неожиданные расходы, всякие мелочи, с которыми Луций не любил обращаться к Крассу и оплачивал их сам. И всегда обставлял это как большую жертву, даже когда приходилось платить несколько сестерциев за телегу извести. Я уже говорил вам, что Луций давал роскошные обеды, но это было лишь в последний год или два. До этого он всегда силился показать себя в лучшем свете. Под золотом можно было увидеть медь, устрицы могли быть свежими, по рабы каждый раз мыли одни и те же серебряные ложки перед тем, как подать новое блюдо. Столового серебра было недостаточно для нормальной сервировки.

— Да, приходилось изворачиваться…

— При моей работе приходится учиться тому, чтобы видеть тонкие различия между истинным богатством и претензией. Я ненавижу ситуации, когда не оплачивают мои счета.

— А за последний год или около того Луций смог приобрести все необходимые ему серебряные ложки?

— Вот именно. И, по-видимому, был готов купить многое другое.

— Наверное, он сэкономил свое жалованье от Красса за долгие годы.

Ората с хмурым видом покачал головой.

— Но откуда же тогда деньги? У него были какие-то другие источники дохода?

— Насколько я знаю, нет. Мне известно немногое, и то только о сделках легального характера.

— Вы хотите сказать…

— Я хочу сказать только то, что источник внезапного богатства Луция остается для меня загадкой.

— А для Красса?

— Не думаю, чтобы об этом знал Красс.

— Но что мог сделать Луций без ведома Красса? Вы предполагаете какое-то подпольное…

— Я ничего не предполагаю, — решительно сказал Ората. Он оторвал глаза от панорамы Залива и посмотрел внутрь дома. Последние следы обеда исчезли, унесены были даже сервировочные столики. Он вздохнул и внезапно потерял интерес к нашему разговору. — Я, пожалуй, пойду к себе, — сказал он.

— Но, Сергий Ората, у вас наверняка есть какое-то мнение обо всем этом, какие-то подозрения…

— Я знаю лишь то, что Марк Красс приехал сюда с целью тщательно просмотреть все финансовые документы Луция, чтобы оценить свои собственные ресурсы в Заливе. Если бы Красс покопался в документах достаточно долго и внимательно, подозреваю, что он мог бы открыть несколько весьма малоприятных для себя сюрпризов.

Направившись в библиотеку, я не стал проходить через атриум, где были выставлены останки Луция Лициния. Так как теперь частью моей задачи стало выявление возможных сомнительных сделок или даже криминальных действий с его стороны, мне не хотелось встречаться среди ночи с его тенью. Я взял с собой лампу, чтобы найти дорогу по незнакомым коридорам, но она была почти не нужна, потому что через окна и стеклянные потолки как жидкое серебро лился холодный лунный свет, заливавший все свободное пространство.

Я надеялся на то, что в библиотеке никого не будет, но, когда обогнул очередной угол, увидел того же самого телохранителя, что стоял у двери накануне вечером. При моем приближении он по-военному повернул голову и уставился на меня пронизывающим взглядом. Выражение глаз смягчилось, когда он меня узнал. Я понял его смущение, подойдя достаточно близко, чтобы услышать доносившиеся из комнаты голоса.

Видно, они говорили достаточно громко, если звук проходил через тяжелую дубовую дверь. Голос Красса с его ораторскими интонациями звучал более четко, у другого же был более низкий, отрывистый голос, и у меня не возникло сомнений в том, что он принадлежит Марку Муммию.

— Говорю в последний раз, никаких исключений не будет! — это был голос Красса. Последовало раскатистое возражение Муммия, слишком неразборчивое, и я различил лишь отдельные слова:

— Сколько раз… всегда верный, даже когда… вы обязаны этим мне…

— Нет, Марк, нет! — твердо отвечал Красс. — И не козыряй умершим прошлым. Это вопрос политики, и ничего личного в этом нет. Если бы я допустил хоть одно сентиментальное исключение, этому не было бы конца — Гелина потребовала бы, чтобы я спас их всех! Как, по-твоему, посмотрели бы на это в Риме? — Через мгновение открылась дверь таким рывком, что телохранитель отпрянул от нее и обнажил свой меч.

Муммий вышел с багрово-красным лицом и выпученными глазами. Казалось, что его судорожно напрягшаяся челюсть готова грызть камни. Он повернулся лицом к комнате и сжал кулаки опущенных по швам рук, отчего вены на его массивном предплечье набухли так же, как жила, пульсировавшая поперек лба.

— Если бы вы и Луций позволили мне выкупить его для себя, этого не случилось бы! Вы не смогли бы и пальцем тронуть мальчика!

Повернувшись, он опустошенным взглядом посмотрел на телохранителя, а потом на меня.

В конце коридора, ведшего к атриуму, открылась дверь. На нас в смятении смотрела Гелина.

— Луций? — хрипло прошептала она. Даже на таком расстоянии от нее пахло винным перегаром.

Из библиотеки вышел Красс. Воцарилась напряженная тишина.

— Гелина, ступайте в постель, — жестко проговорил Красс. Муммий вернул ему долгий взгляд, потом повернулся кругом и, не проронив больше ни слова, быстро зашагал по коридору. Юный телохранитель молча вставил меч в ножны, сжал зубы и уставился прямо перед собой. Я открыл было рот, решив как-то объяснить свое присутствие, но Красс освободил меня от этой необходимости.

— Нечего стоять здесь в коридоре, разинув рот, — сказал он мне. — Заходите!

Красс ничего не сказал о сцене, свидетелем которой я оказался. Если бы не его слегка покрасневший лоб и не сорвавшийся с губ вздох, когда он закрывал за нами дверь, можно было бы подумать, что вообще ничего не произошло. Как и накануне вечером, на нем была греческая хламида, а не плащ, который защищал бы его от холода. Видно, эта стычка его достаточно разогрела, потому что он снял с себя и хламиду, и бросил ее на изваяние кентавра.

— Вина? — предложил он, взяв с полки кружку.

— Разве мы не соблюдаем пост?

Красс поднял бровь.

— Я могу по собственному усмотрению разрешить не воздерживаться от вина в связи с постом по умершему. Любой обычай можно повернуть по-всякому, и на основании своего опыта я считаю, что всегда лучше подчинять обычай конкретной необходимости.

— Значит, говорите, по усмотрению?

Я сел в предложенное Крассом кресло, он повернул свое кругом и оперся локтями на стол, заваленный бумагами.

Красс улыбнулся и отпил вина. Он закрыл глаза и провел рукой по голове, запустив пальцы в редеющие волосы. Внезапно на лице его отразилась огромная усталость.

— Да, по усмотрению. Дионисий говорит, что вино не что иное, как метафизический эквивалент крови, и, следовательно, пост на него может распространяться не больше, чем на воздух, которым человек дышит.