И я ведь слушала, не смея его остановить, хотя и самой впору было хвататься то ли за сердце, то ли за пузырёк с валерианой, то ли просто затыкать уши.

— Владимир Олегович… — хотела я сказать, что мне, наверное, не стоит этого знать.

— Да, да, простите, разволновался, — вздохнул он. — Аж в груди запекло. Переживаю. Юлька же не успокоится, пока его не вернёт. Это не сработает, что-нибудь другое придумает. Четыре года назад придумала, когда он ушёл, и сейчас придумает.

Четыре года назад? Он второй раз повторил эту цифру. Но теперь она прозвучала для меня совсем иначе. Четыре года назад Верейский от Юльки уже уходил? Господи, неужели из-за меня?

В груди болело. Я с трудом вздохнула, а он продолжил:

— Вы не представляете, как я от всего этого устал. А вы: врачебная этика, врачебная этика! Но да бог с ней, с этой Юлькой! Я здесь, собственно, не из-за неё.

Он положил руку на стол. И вот теперь я точно видела, что она чуть заметно подрагивает.

— Я вас слушаю.

Не сказать, чтобы он неловко крякнул, когда произнёс имя, но смущённая скованность движений, когда он полез во внутренний карман пиджака, меня насторожила.

— Из-за Ксении. — Он выложил на стол бумагу. — Вы в этом разбираетесь?

Генетическая экспертиза? О, да! В этом я разбираюсь. Конкретно вот в этой мутации гена PDHA1.

— Мне пришлось, — не стала я кривить душой, глядя на его напряжённо застывшее лицо. — Ксения моя пациентка. Так вы поэтому в моём кабинете?  

  — Хочу, чтобы вы знали. Я очень рад этому ребёнку. Очень. Да, я вёл себя с ней, как свинья. Ну а что? Девка молодая, кровь с молоком. Как загнётся с тряпкой своей, у меня аж колом стоит, терпежу нет. В моём возрасте оно знаете, уже как сложно с эрекцией, а тут такое!

Теперь он, видимо, путал меня с сексологом. Но я уже даже внутренне давно не возмущалась. Я же, простите, «врач по женским писькам». Для него — одной, в которую кроме вот такого нескромного рассказчика только я и заглядываю. С кем ему ещё поделиться, если не со мной?

 — Ну, может, ей и обидно было когда, не спорю. Я особо не церемонился. А тут вот прихватило, я в Америку улетел, ей бирюльку дорогую подарил в знак благодарности, так сказать. А вернулся, она меня и огорошила.

— И вы рады? — на всякий случай уточнила я, совершенно ошеломлённая его реакцией.

— Конечно! Сын! Да мне его сейчас сам бог послал! Это как… не знаю поймёте ли вы… как искупление! Как отпущение грехов.

«Только бы он меня ещё за своего духовника не принял!» — почти взмолилась я. А то тяжесть его грехов мне вряд ли осилить. И поторопилась перевести разговор на медицинскую тему.

— Вы, конечно, говорили с генетиком? — я подняла лист с обследованием, что он мне протянул.

— Говорил, — нервно барабанил он пальцами по столу. — Прогноз скверный. Я может потому и откровенничаю так с вами, что уже смирился, пережил что ли, принял, что осталось мне недолго, а потому уже не боюсь говорить, что думаю. Всю жизнь каждое слово взвешивал, всё осторожничал, а теперь не боюсь.

— Вы дочери сказали? — может, немного и грубовато оборвала его я. Но это всё страх его новых откровений. Мне и от прежних до сих пор было нехорошо.

— Не сказал. И не скажу. Тем более она не беременна больше, — сжал он кулаки и, глянув на побелевшие костяшки, тяжело вздохнул. — Не хочу жалости. И слёз её не хочу. Она с детства редко плакала. А сейчас у неё глаза и так не просыхают. Не хочу.

— Но это же неправильно, — положила я бумагу на стол. — Она имеет право знать. Может, вести себя станет по-другому.

— Конечно, станет. Потому и не хочу, — как отрезал он. — И вы ничего не говорите. Вы бы и не знали, не окажись Ксения в вашем кабинете, правда? Ведь не знали бы? — он встал.

Скажу больше: если бы я не подумала, что отец этого ребёнка Верейский и сейчас не знала бы.

Он достал из зубов комочек резинки и кинул в стоящую у кушетки мусорную корзину.

— Нет, — качнула головой я. — Но теперь знаю.

— Тогда позвольте вам напомнить про вашу хвалёную врачебную этику, — он развернулся и навис над столом, уперев в него руки. — Даже если спросит, а у неё на такие вещи чутьё, вытрясет с сиделки, или с Ксеньки, скажите, что всё в порядке. Не подтвердилось и всё. Видите, — ткнул он в бумагу. — Здесь написано «вероятность». И она не стопроцентная.

Да, я видела эту «вероятность». Потом уже разобрала, переводя с английского, что их лаборатория действительно расшифровала ДНК, но дала мутации гена PDHA1 целых тринадцать панелей заболеваний, в одной из которых и был злополучный синдром Лея.

— Простите, Владимир Олегович, — тяжело выдохнула я. — Но я врать не буду, — а про себя добавила «больше». — Если диагноз подтвердит наша лаборатория и ваша дочь окажется носителем повреждённого гена, то я обязана предупредить Юлию Владимировну о возможных последствиях. Поэтому её на дополнительные обследования я в любом случае отправлю. А вы…

— Да вы знаете, сколько я этих анализов сдал?  — усмехнулся он. — Знаете? Одних только этих вот, — приподнял он бумагу и небрежно откинул, — генетических обследований прошёл. Десятки! Начал здесь, продолжил в Америке. Пока наконец нашли эту чёртову мутацию. Знаете, у скольких врачей был? Каких мне только диагнозов не ставили! Чем только не лечили!

— А сейчас? Вы чувствуете себя лучше? — спросила я не из праздного интереса. Меня искренне восхитила его настойчивость в поисках истины. Удивило, что он для своего диагноза неплохо выглядит. А ещё что-то неприятно царапнуло в его рассказе, но я пока не смогла понять, что именно. Что-то связанное с Ксенией.

— Намного лучше. Особенно когда начал понимать, что происходит. Почему у меня перед глазами то появляется, то исчезает это чёртово пятно. Откуда трясучка, — вытянул он вперёд руку. — Да много чего. Но я хочу уйти не слабоумным стариком, ходящим под себя. А достойно. Мне бы только рождения сына дождаться.

— Простите! — дверь открылась без стука. И мадам Кононова, застыв на пороге, ненавидяще уставилась на Пашутина. — Я жду уже долго. Вы не могли бы поторопиться?

— Дверь закрой! — рявкнул, повернувшись к ней, Владимир Олегович.

— Что?! — придушено выдавила она.

— Я сказал: пошла вон! — произнёс он таким тоном, что даже мне стало страшно.

— Да как вы…

— Да так и смею. Вон!

Дверь поспешно закрылась. Я мысленно прикрылась двумя руками, уже предвкушая куда она пошла: конечно, писать очередную кляузу.

Но с Пашутиным я в любом случае должна была закончить, хоть и встала из-за стола его проводить.

— Вот когда умру, тогда Юлька пусть и узнает, — обернулся он и тихо вздохнул, словно и не он только что орал.

— Хорошо, как скажете, — легко согласилась я, решив идти другим путём. — Но как будущему отцу вам всё равно необходимо сдать кровь. На группу, на резус-совместимость. Резус-конфликт может повредить малышу и когда есть возможность…