– Вам когда-нибудь доводилось видеть человека, страдающего кессонной болезнью? – спросил лейтенант и потянулся к Анне, будто собрался сообщить ей некую интимную подробность. – Пузырьки азота в кровеносных сосудах ищут выхода и рвут мягкие ткани человека. Кровь течет из глаз, из носа, из ушей. А давление воды? На все тело водолаза, и в первую очередь на шлем, который вы надевали, всей своей мощью давит океан, норовя расплющить человека. Вы говорите “если я не справлюсь”, но вы не учитываете одного: не справиться под слоем воды толщиной в пятьдесят футов – это совсем не то, что не справиться на палубе.

– Такое может случиться с любым человеком, мы все ошибаемся, не только девушки, – сказала Анна, но уже без прежнего азарта: он угас от предчувствия неудачи.

Лейтенант улыбнулся: белые зубы, загорелая кожа на безволосом лице.

– Вы мне нравитесь, мисс Керриган, – сказал он. – Вы девушка волевая. Мой вам совет: возвращайтесь в свой цех и с полной отдачей возьмитесь за то, чем вы там на верфи занимаетесь. Помогите нам победить в этой войне, чтобы потом, когда она закончится, мы не ели бы по воскресеньям венские шницели и сушеных осьминогов.

Он хлопнул ладонями по крышке стола, видимо, считая, что завершил беседу. Но Анна не двинулась с места. Она ведь так близка к цели. Она даже развязала узел! Время словно бы приостановило бег, чтобы она могла тщательно обдумать свои действия и их возможный итог. Злость только отвратит лейтенанта; слезы пробудят в нем сочувствие, но станут доказательством ее слабости; заигрывание вернет ее на исходную позицию.

Он ждал: какой она сделает ход?

– Лейтенант Аксел, – наконец проговорила Анна ровным, безразличным тоном, – я выполнила все, что вы от меня требовали. Почему же вы мне отказываете? У вас для этого нет оснований.

– Раз уж у нас с вами такой откровенный разговор, мисс Керриган, я скажу прямо: у вас с самого начала не было ни малейшего шанса стать водолазом.

Снисходительный льстец исчез – как не бывало. Теперь он говорил просто, без обиняков, – примерно так же, как Анна.

– Ваш мистер Восс, судя по всему, ослеп от любви: с чего он взял, что я отправлю девушку работать под водой? Когда мне позвонил комендант, я ему прямо сказал, что это исключено. Пообещал только надеть на вас скафандр и дать вам возможность самой в этом убедиться.

– Но я же надела скафандр, – вставила Анна. – И ходила в нем. И узел развязала.

– Признаю: вы меня удивили, – сказал он. – Но возможность сделать из вас водолаза вообще не рассматривалась, она и сейчас немыслима. Мне очень жаль. Понимаю, все это крайне досадно. Но таковы факты.

Они обменялись взглядами с полным пониманием позиций друг друга. Анна встала.

Она пришла в себя возле корпуса номер 569, но не могла припомнить, как надевала пальто и видела ли Каца и Грира до выхода на улицу. Уже стемнело, и она зашагала в сумерках к проходной на Сэндз-стрит; путь был долгий. Холодный ветер выдул из памяти головокружительное удовольствие от ее победы на барже. Она шла мимо стапелей; в свете люминесцентных ламп корпуса мертвых кораблей казались гигантскими.

Итак, ответ один: нет.

Ни разу в жизни Анна не сталкивалась со столь откровенным предубеждением. “Таковы факты”, – сказал лейтенант, но фактов-то никаких нет. Анна шла вперед, и с каждым ее шагом разочарование и досада сливались воедино, превращаясь в твердокаменное сопротивление, с примесью той ненависти, которую она поначалу испытывала к Кацу. Лейтенанту ее не сломить; она сама его сломит. Он – враг. Теперь Анне чудилось, что ей всегда не хватало врага.

Она вообразила, что снова держит в руках тот узел, ощущает стиснутую в нем подвижность. Слабое место есть всегда и во всем, главное – нащупать его.

Таковы факты.

Но фактов-то как раз и нет. Есть только он. Один человек. Вдобавок безбородый.

После той встречи с мисс Фини, когда Декстер согласился свозить ее и калеку-сестру на побережье, прошло четыре дня, и к условленному воскресному утру чуть теплившееся предвкушение поездки испарилось окончательно. Детей дома не будет. За праздничным ужином в День благодарения Бет Берринджер объявила, что им следует всей семьей пойти на службу в церковь Святой Моники, что на Йорк-авеню, а потом каждый должен будет внести свой вклад в благотворительный фонд “Поможем Британии чем можем”. Организовала эту кампанию одна девушка с Парк-авеню; на взгляд Декстера, все это походило на светский маскарад: участники обязаны явиться в комбинезонах, изображая рабочих оборонных предприятий. Затеи такого рода теперь в моде.

Старик Берринджер, не меньше Декстера мечтавший увильнуть от этого маскарада, предложил зятю зайти в “Никербокер” перекусить и сыграть в бильярд. Предложение соблазнительное: чего стоит одна фреска на стене бара, не говоря уж о том, что пуритане, узнав его, оторопеют и будут смятенно переглядываться. Будь у мисс Фини телефон, Декстер отложил бы встречу, а там, глядишь, сама идея постепенно забылась бы. Но телефона у нее нет, а письмо из-за праздника может запоздать. Единственно возможный выход – не явиться вообще, но Декстер, хоть и далеко не ангел, никогда не был подлецом. В конце концов он объяснил тестю, что пообещал одной служащей свозить утром ее сестру-калеку к морю, и поклялся, что, как только освободится, сразу поедет в клуб.

Итак: Табби – не получится. Близнецы и Гарриет – тоже. День выдался тихий, не по сезону (конец ноября!) теплый, ненастья не предвидится, значит, и на погоду не сошлешься. Улица, на которой живет мисс Фини, оказалась более или менее такой, какой Декстер ее себе представлял: не успел он припарковаться, как его “кадиллак” облепила детвора. Неудивительно: модель серии 62 вряд ли часто сюда заезжает. Декстер отошел от машины и, придерживая шляпу и щурясь на солнце, откинул голову. Из окна на верхнем этаже ему уже махали рукой, развеивая последнюю надежду: вдруг мисс Фини забыла про встречу.

Он толкнул скрипучую входную дверь; в вестибюле еще с пятницы висел густой рыбный дух. Все здесь было Декстеру очень знакомо, особенно гулкий стук шагов по лестнице.

Боже, сколько же здесь этажей? Какая дикость – селить инвалида на самом верху!

Квартира оказалась маленькой и тесной, воздух спертый. Все вокруг, вплоть до стен, обшитых дешевыми деревянными панелями, говорило – нет, кричало – о том, что здесь живут одни женщины. Духи, женские волосы, ногти, месячные – все это разом окутало его знакомым, чуть затхлым облаком, у него закружилась голова. Он даже удивился, увидев в этом пропитанном женскими миазмами уголке мисс Фини, с ее бровями вразлет и мужским рукопожатием. Она никак не вписывалась в окружающую обстановку.

Мисс Фини провела его мимо кухни в гостиную; там были выставлены все красивые вещицы, которые семье удалось сохранить во время Великой депрессии; их было немного. Венец из цветного стекла с изображением святого Патрика, изгоняющего змей; пришпиленное к стене опахало из перьев, рядом – календарь с фотографией близняшек Дайонн[28]. На обоях несколько невыцветших по сравнению с общим фоном прямоугольников: скорее всего, там висели фотографии, но их убрали. Он чуть не спросил почему, но ответ напрашивался сам собой: мужчины тут нет, атмосфера чисто женская. Мужчина либо умер, либо сбежал. Судя по пустым рамкам, второе более вероятно. Люди обычно чтут память покойных родственников.