Через несколько минут дверь открывается, Полина выскакивает из комнаты, проносится мимо меня, снова не замечая, нервно поправляет платье, ругается себе под нос. Следом за ней выходит и белобрысый урод. Застегивает ширинку, ерошит волосы рукой, и, недовольно скривившись, сваливает.

Я провожаю урода взглядом и вхожу в комнату. Закрываю за собой дверь. Оглядываюсь. Это ее комната. Здесь витает ее запах, в шкафу висят ее бесчисленные наряды, на стенах ее фотографии.

Постель смята.

К горлу подкатывает тошнота, я сжимаю кулаки и опускаюсь в кресло рядом с кроватью. Не знаю, сколько я так сижу, замерев каменным изваянием, и просто, как чокнутый мазохист, смотрю на смятые простыни, но, кажется, после того как пара ушла из этой комнаты, вечеринка быстро сворачивается. Дом пустеет, шум постепенно утихает, от дома отъезжает машина за машиной, и через некоторое время я слышу, как Полина, поднявшись по лестнице нетвердой походкой, входит в комнату.

Ее голова опущена, волосы закрывают лицо, и потому она не сразу меня замечает. Но когда замечает, резко отпрыгивает и вскрикивает.

— Стас! Что ты… Что ты здесь делаешь? — Лепечет, хлопая пьяными глазами, испуганно распахнутыми.

Я молчу. Продолжаю сидеть, не шевелясь, смотрю на нее. На ее красивое платье, совершенное лицо, хрупкую соблазнительную фигуру.

— Ты… ты меня напугал. — Говорит Полина, опасливо глядя на меня. — Я не знала, что ты тоже… пришел.

Усмехаюсь. Конечно, ты ведь меня не приглашала. Сегодня ты играла другой игрушкой.

— Понравилось с ним трахаться? — Спрашиваю, разглядывая ее тело, упакованное в обтягивающее шлюшье платье. Вот оно, все настоящее. Еще вчера это платье и она в нем показались бы мне верхом изысканности, но теперь я вижу истинное положение дел, и ее истинное лицо — лицо шлюхи, лицо уродливой избалованной мрази.

— Что? — Вскрикивает, выпучив глаза. А в них возмущение и страх. Вдруг ловлю себя на мысли, что мне нравится этот страх. Внутри все закипает, бурлит, требует выплеснуть наружу этот яд, этот пожар, эту боль, жгучую ненависть и невыносимую нужду. — Я не… — Не успевает закончить. Я резко встаю и подхожу к ней. Хватаю за руки и швыряю на постель.

— Думаю, ты не будешь против еще одного перепиха. — Шиплю в ее лицо, склоняясь над ней и сцепляя ее руки в замок одной своей рукой, второй легко разрываю платье на груди.

Сопротивляется, брыкается, визжит.

— Что ты делаешь? Стас, перестань. Прекрати. — Кричит, вырываясь.

Кричи, сучка, кричи. У тебя хороший дом, большой. Огромный двор, огражденный высоким забором. И никого поблизости в районе, наверное, километра. У тебя хорошая жизнь, обеспеченная, богатая. Ты хорошо устроилась, вот и наслаждайся.

Пока пытаюсь стянуть с нее платье, изворачивается и лягает меня ногой в печень. От боли зверею. Резко прижимаю ее к кровати и переворачиваю на живот. Она кричит и продолжает брыкаться.

— Остановись, Стас. Перестань. Стой. Не делай этого. Пожалуйста. — Голос срывается. Она начинает плакать и умолять. Но мне плевать на ее мольбы. Я в ярости. Я захлебываюсь в своей ненависти и животном желании обладать. Внутри меня все узлами скручивается от жгучей потребности завладеть ее телом, пометить, заклеймить, сделать своей. Наказать. Получить то, что я заслуживаю за все ее игры со мной. И пусть она шлюха, и до меня ее уже поимел белобрысый, и еще неизвестно сколько таких же, я смогу побороть брезгливость. Прямо сейчас мне на это наплевать. Прямо сейчас мне очень надо.

Сдергиваю с нее трусики и резко вхожу. Она громко и протяжно вскрикивает, захлебывается рыданиями, воет, и я, сделав несколько толчков, замираю. Понимаю, с опозданием. Это понимание обрушивается на меня как ушат холодной воды. Не было белобрысого, не было никого. Чистая. Быть не может. Не шлюха. Она чистая.

Она только моя. Моя. Моя. Моя. Слова стучат в голове набатом, и я будто схожу с ума от понимания, от обрушившегося ликования, чуть не задыхаюсь от восторга.

Отпускаю ее руки, освобождаю от захвата, но она не пытается вырваться. Просто громко рыдает, уткнувшись лицом в постель.

— Боже мой, Полина. — Выдыхаю, проводя рукой по ее спине. — Я не знал. Я не думал. Боже мой. Это такой подарок. — Шепчу ей в затылок, покрываю ее спину поцелуями. Не понимаю, что происходит внутри меня. Все запуталось, затянулось удушающим туманом возбуждения, пополам с желанием делать больно той, что сломала во мне жизнь. И эта больная любовь, и щемящая нежность, она снова проснулась, вытравливая ненависть, заставляя жалеть о содеянном. Не так все должно было быть. Не так.

Отстраняюсь, отпускаю. Полина сворачивается калачиком на постели и долго плачет. Я сижу рядом и глажу ее по спине. Шепчу ей слова любви, прошу меня простить.

— Ты сама в этом виновата. Я не хотел так… Я же люблю тебя… Я люблю тебя…

Поднимает глаза, полные слез.

— Любишь? — Брезгливо скривившись, выплевывает Полина. — Ты — больной урод. Ты меня изнасиловал, ты это понимаешь? Ты понимаешь, что ты наделал??? Ненавижу тебя. Ненавижу! Ты пожалеешь об этом. Я тебя уничтожу. Я сотру тебя в порошок. Ты будешь сидеть… вечно! Я уничтожу тебя! — Выкрикивает Полина, подрываясь на постели.

Смотрит на меня с отвращением, высокомерием и ненавистью. Щемящая нежность, ненадолго заглушившая мою жгучую злобу, тут же испаряется.

Даром что чистая, все равно сука внутри. Да и понимаю я — не моя. Никогда не была бы моей, по-хорошему не получилось бы, не получилось бы правильно. Я могу обладать ею только так. Так не должно было быть, но по-другому уже не будет.

Она срывается с места и быстро шагает к двери, я хватаю ее за руку, не давая уйти. Снова брыкается, дергается, лупит меня руками по лицу и груди. Скручиваю ее, снова прижимаю ее к кровати.

— Сукин сын. Чтоб ты сдох. Больной. Конченный придурок. Псих. — Осыпает меня оскорблениями Полина, пока я привязываю ее руки к кровати своим ремнем.

— Все. Заткнись. — Прерываю поток ее проклятий, прижимая руку к ее рту. — Хватит орать. Это не поможет. Тебе ничего не поможет. Надеюсь, ты наигралась, потому, что теперь играть буду я. И я буду играть, пока мне не надоест.

***

Полина

Все кажется каким-то ненастоящим, происходящим не со мной, с кем-то другим. Это слишком, в жизни такого не бывает, только в кино, в плохом, тяжелом кино, которое ты ни за что не стал бы пересматривать.

Или даже нет. Это не кино. Кино рано или поздно заканчивается. Это же — мне кажется, не закончится никогда. Все кажется каким-то иррациональным, будто это сон, кошмар, от которого ты никак не можешь избавиться, выбраться из его мучительной пелены, освободиться и, наконец, выдохнуть, открыв глаза и расслабившись — это просто сон, в жизни же так не бывает.