Мы без лишнего пафоса угощались с хозяином дома в Валентиновке на скромной кухоньке, совсем ненамного большей по площади моей «двушки» в Иваново, и обслуживали себя сами. Меню нашего банкета было способно привести в шок с последующим харакири любого персонажа гламурных страниц: вареная картошка, крупно порезанное розовое с тонкими темными прожилками сало, селедка, соленые огурцы, квашеная капуста, грибки. Пили мы исключительно ледяную водку, запивая морсом из большущего кувшина. Водки было очень много, и дозы потрясали воображение.

— За тебя, Стас! Что значит мастер старой закалки. А Гришка все мне в уши дул, дескать, у вас в конторе сплошь идиоты да бездари. Как ты его сделал, а? И всех остальных — тоже, — и опять потянулся к бутылке.

— Идиотов везде хватает. — Я осторожно отодвинул от него сосуд. — Петь, давай хоть десять минут пить не будем, пусть немного уляжется.

— Ладно, — согласился тот. — Тогда давай поговорим.

— Это можно. Ты меня уважаешь? — и хихикнул.

— Да, — на полном серьезе согласился олигарх, — очень. Скажи, Стас, у вас много таких спецов, как ты?

— Не так чтобы, — сознался я. После того как в декабре прошлого года умер от инфаркта Граф, а весной этого погибли Мастер и Благородный Дон, нас осталось всего-навсего семеро, считая Грека, Гешу Садко, меня и Кощея. Верю, в ближайшее время это число сократится еще ровно на одну единицу. Приложу для этого все силы. — Что это мы все обо мне? Скажи лучше, как восприняли весь этот цирк компаньоны?

Крупин наколол на вилку грибок.

— Компаньоны в а…е.

— В каком а…е?

— В полнейшем. Сначала их измазали всякой дрянью, потом зачем-то отвезли на другой конец Москвы и через пару часов отправили по домам. В общем, волновались и даже слегка поскуливали.

— Бунт на корабле?

— Я, кажется, сказал «слегка». Побунтуешь у меня. И, вообще, хватит сачковать, наливай.

Откушали в молчании.

— Хороша, — молвил Петр, запивая морсом. — Если бы ты знал, Стас, какую гадость мы за речкой пили. Гнали и пили. А вы там как обходились?

— У нас и водочка случалась.

— Ну да, вы же аристократия.

— Какая, к черту, аристократия. Просто с вертолетчиками дружили, вот они и подвозили при случае. Скажи мне лучше, Петро, что ты с Григорием делать собираешься?

Вышеупомянутого Григория Борисовича мы вчера побрали, что называется, тепленьким. Он сидел в своем навороченном кабинете весь в слезах и соплях, любуясь валяющейся на столе «береттой». Хотел, видать, застрелиться, да пороху не хватило. Убежать у него тоже не получилось. Нагло, как пьяный по бане, разгуливающий по «локалке» «Русской стали» чудо-специалист Ефим Копиевкер обнаружил в ее недрах режим «Апокалипсис» (судя по крутости названия, изобретение лично Вайсфельда Г.Б.), предусматривающий отключение всех видов связи в фирме, в том числе — мобильной, а также действие охраны по схеме «приходящих гнать на хрен, выходящих — не выпускать». Исключение делалось только для самого Крупина П.Н. и сопровождающих его лиц. Ввести или отменить этот самый «Апокалипсис» имело право первое лицо компании, а также начальник службы ее безопасности и только по секретному паролю. Тоже мне, задачка для Фимы. После запуска режима он сменил кодовое слово, и заговорщик Гриша оказался наколотым на собственные вилы.

Еще раньше я сдал олигарху проказника Толмачева. Мы объехали территорию «сталеваров» с северо-востока и остановились напротив хозяйственного блока. Забор здесь был несколько пониже. Нас уже ждал Геша Садко, присев на радиатор своего «Бьюика». В лихие девяностые эта машина пользовалась доброй славой среди «конкретных пацанов», главным образом благодаря своему багажнику. Он настолько вместителен, что в нем при необходимости можно легко вывезти для приватной беседы всех работников небольшой фирмы. Вместе с охраной.

Геша поздоровался со мной за руку и степенно кивнул вышедшему из машины Крупину.

— Где? — полюбопытствовал я.

— Там он, шнырь бздливый, — указывая пальцем себе за спину, ответил он. — Куда ж ему деться?

Геша вырос в славном городе Александрове, известном своими стойкими уголовными традициями и специфическим контингентом. Блатная феня в нем, по отзывам очевидцев, является официально признанным вторым государственным языком после русского, а иногда — вместо. Вот порой и прорывались у него интересные словечки в память о счастливом детстве…

— Открывай!

— Это мы мигом. Вылазь, босота. — Он извлек за шиворот Пашу. Тот выглядел очень испуганным и немного помятым.

— А это кто? — поинтересовался я, углядев торчащую из багажника пару ног в пижонских черных туфлях.

— С ним лез, — пояснил Геша. — Напал на меня, приемчики применять начал. Что с ним делать, кстати?

— Ты кто, лишенец? — полюбопытствовал я, сдирая клейкую ленту с его рта.

— Я? Я, это, в охране. — От парня за километр несло конским потом.

— Сколько пообещали?

— Пять тысяч…

— Вали отсюда, вонючка. — Не успел я освободить этого героя от остатков клейкой ленты, как тот всхрапнул и понесся прочь по дороге, дробно стуча копытами.

— Что с Гришкой?

— Да ничего особенного. Я его еще вчера к папе отправил. Пусть пока там побудет.

— А потом?

— Что потом? Жить, по крайней мере, останется. На ренту. Скромную ренту, — добавил он. — Понимаешь, я Борику слово дал.

— Тогда все ясно.

— А если ясно, наливай, и давай кое-что обсудим.

Старенькая, но ухоженная «хрущевка», одна из немногих, еще не угодивших под снос на юго-востоке столицы. Крошечный дворик с несколькими чахлыми деревцами и детской площадкой, теснимой металлическими «ракушками» гаражей. Изнемогающий от навалившегося, подобно снежной лавине, утреннего похмелья, небритый и опухший персонаж на скамеечке у подъезда. Жара.

Обливаясь потом, я просочился между гаражами и вошел в подъезд. Тяжело дыша, поднялся на последний этаж, позвонил в дверь (длинный звонок, два коротких, длинный) и терпеливо дождался, когда меня как следует рассмотрят в телескопический глазок. Наконец дверь открылась.

— Доброе утро, — вежливо поприветствовал меня паренек самого простецкого вида — Николай, если у меня еще не напрочь отшибло память. Три дня назад в гостевом доме «сталеваров» Юра называл его «Четырнадцатым».

— Доброе, — без особой уверенности согласился я.

— Проходите.

Я вошел в обставленную со спартанской простотой прихожую: старенький холодильник «ЗИЛ-Москва» в углу, вешалка на стене и полка для обуви на полу.

— Здравствуйте, — на пороге кухни появилась девушка, почти на голову выше своего напарника, узкобедрая и широкоплечая, очень напоминающая статью многочисленные статуи в парках эпохи моей нежной юности. Для полного сходства не хватало только весла. Хотя в ее заложенной за спину правой руке явно скрывалось кое-что поубойнее.