Я победила! Потрясающее чувство. Да я почти у цели.

– Ха! – яростно выплевываю я.

* * *

Над Тусоном садится солнце, жар дня спадает, тает, словно острый выдох. Изменение температуры сегодня ощущается так сильно, драматически. Мы с Софи потягиваем пиво у бара. Набрав побольше кружек с янтарной жидкостью, мы шумим, наш разговор ускоряется, становится все громче, все неудержимей. Неконтролируемые слова выскакивают из нас, выплескиваются на улицу. Мы кружимся в вихре вопросов: почему мы все еще здесь? Что это значит? Зачем мы отправляемся в Урантию? Это не ГРЕБАНЫЕ КАНИКУЛЫ!

Плотину напряжения и страха, сдерживаемую месяцами, прорвало.

Я утираю слезы и замечаю, что люди смотрят на меня. Они встревожены? Взволнованы? Их развлекает мой забавный вид?

Я смеюсь сквозь зубы. Что означает: мы шутили. И вижу тень Софи, спускающуюся по улице. Сощуриваюсь при свете фонарей, и у меня перед глазами их золотые руки смешиваются.

Куда она идет?

А, на хрен!

Я в одиночестве вхожу в бар, чувствуя обрушивающийся на меня запах пива вперемешку с потом. Громкие звуки проникают прямо в голову. Я опрокидываю текилу, она взрывается в горле и чуть не выстреливает назад. Кто-то дергает меня за рубашку, я оборачиваюсь. Передо мной стоит девушка, ее лицо так близко, что я ощущаю ее дыхание, пахнущее гнилыми фруктами.

– Ты знаешь, что похожа на британку из «Девчонок»?[28] – кричит она.

Я улыбаюсь.

Протискиваюсь мимо нее в туалет, стираю каплю текилы с губ. Мне больно от неуклюжего сравнения с картонным персонажем из телесериала. Я слышу это не впервые. Но сегодня оно попало в другую болевую точку, не ту, что обычно.

Из зеркала на меня смотрит мое отражение. «Эта британская девушка». Девица с татуировками, в шляпе паломника, одна, пьяная вдрызг.

Ходячее клише.

Я отбрасываю волосы с лица, оттягиваю кожу под глазами.

Что, твою мать, я вообще тут делаю?

Когда, покачиваясь, я добираюсь до пикапа, моя воинственность оборачивается на Софи.

Она хочет помешать мне? Может, она вообще не собиралась делать этот фильм? Он ей не нужен? Может, она думает, что мы просто впустую тратим время?

Может, она права.

* * *

Очутившись в пикапе, я оказываюсь едва способной снять туфли, прежде чем свалиться.

Солнце агрессивно, пробивая себе путь в мою постель. С той стороны, где должно быть теплое тело Софи, – пустота. А затем, когда мое похмелье полностью утихает, приходит мрачное осознание того, что сегодня мой день рождения.

Ну конечно, одна. Конечно, в день рождения.

Ну просто супер.

Меня терзает ощущение брошенности. Дыра в кишках, незажившая рана, открылась, но при взгляде под лупой похмелья видно, что струп на ней оказался скорее расковырянным, чем сорванным.

– Эй, привет!

Голос моей сестры Кейт в телефонной трубке полон тепла. Я готова начать плакаться ей по поводу случившегося – я всегда могу рассчитывать на сочувствие Кейт и на то, что она примет мою сторону.

Кейт – воплощение заботы. Я ненавижу сравнивать ее с нашей матерью, но ничего не могу с собой поделать. В Кейт я увидела мой первый настоящий, подлинный пример того, какой должна или может быть мать. И это потрясло меня. Она заинтересованная, чуткая, бдительная, заботливая, любящая львица. Ее любовь проявляется в мелочах, которые она всегда рада сделать для детей: когда они были подростками, она клала их носки на батарею, чтобы ноги в них сразу согрелись. Тщательно планировала дни рождения, позволяла детям посещать библейскую школу тем летом, когда им захотелось этого, хотя самой Кейт было страшно и тошно. А дальше больше – я видела, как она отказывала себе во всем, чтобы у ее детей могли быть карманные деньги, обувь, вечеринки. Я спрашивала себя, где она научилась такой заботе. Может, в лице наших родителей у нее был настолько идеальный пример того, как Кейт не хочет воспитывать своих детей, что всего лишь делая противоположное, она могла «стать матерью»? Не буду притворяться, что не ревновала к ее детям. Я ревновала. Кто не захотел бы, чтобы для него подогревали носки?

Маленькие негодяи!

Голос Кейт льется из динамика, утешающий, успокаивающий, идеальный. Как раз та материнская забота, которой я жажду. Я сосредотачиваюсь на той части истории, где оказалась брошенной «в мой день рождения», и Кейт мне сочувствует. Я говорю ей, что отправлюсь в новую группу одна, если понадобится, – на подиум выходят мои смелость и стоицизм, – и речь заходит о Габриэле.

– Подожди, – говорит Кейт. – У этого парня дурная репутация, и ты хочешь проникнуть в его группу?

Я ощущаю, как сочувствие в ней уступает место неверию. Кейт эмпатична, но она насквозь видит и меня, и мою чушь, как будто я прозрачная. О, кажется, меня ждет нагоняй.

– Может, он просто унылый чувак в пурпурной мантии, который думает, что может принимать послания пришельцев, – произношу я.

– Хорошо, но в таком случае, почему тебе так важно попасть туда? Зачем рисковать? Тем более – одной? – не отстает Кейт.

– Кейт… – ною я.

– Софи может быть права, Бекс.

– Ух! – говорю я.

Довод взрослого.

– Кажется, ты ведешь себя немного безрассудно.

– Кейт… – снова хнычу я.

– Слушай, я не хочу, чтоб ты приближалась к тому парню, ясно?

Мне не нравится, что она так ведет себя. Кейт должна быть на моей стороне и говорить, какая я потрясающая и храбрая.

Я уязвимая и жалкая и все еще страдаю от похмелья.

* * *

Я иду в город. Как я оказалась здесь, в Тусоне, брошенная и одинокая в свой день рождения? Моя жалость к себе достигла пика. Не отдавая себе отчета в том, что делаю, я вхожу в кафе «Авалон», урантийский рекрутинговый центр.

Я не планировала приходить сюда, это произошло случайно. Меня встречает запах кофе и теплого хлеба. Я смотрю вверх, на доску со специальными предложениями: тарелки с суперфудом, фалафель в рулетах, тако с тофу. Наверное, мне нужно купить себе какой-нибудь именинный пирог. Еще раз подчеркнуть мой статус жертвы.

Персонал кафе молодой, одетый в крутом космическом стиле: большие серьги, легкий топ, изящные татуировки на запястьях, буддийские бусы на шеях. Я глубоко вдыхаю сладкий, теплый воздух.