– Будешь репетировать в перерывах между съемками.

Я получил приглашение от генерального директора киностудии Рауля Плокена. Он сообщал, что Кристиан-Жак собирается снимать в Италии «Кармен» с Вивианой Романс, и предлагал мне попробоваться на роль Хосе. Я сослался на свой контракт с Дюлленом.

– Чем вы рискуете, если сделаете пробу?

И в самом деле, чем я рискую? На пробах я всегда получаюсь плохо. Но надо же: для пробы выбрали сцену, в которой нужно плакать. А для меня нет ничего легче. Это вовсе не признак таланта. Великие актеры заставляют зрителей плакать, не пролив ни единой слезы. Во время проб «Кармен» мне достаточно было нескольких секунд, чтобы разразиться слезами. Продюсеры были потрясены. Они уже не могли представить себе другого Хосе.

Мой импресарио, госпожа Люлю Ватье, правильно рассчитала. Я делал пробы на роль героя-любовника последним из претендентов.

Но как же театр? У меня ведь моральное обязательство перед Дюлленом.

– Французское кино приказывает вам играть дона Хосе.

– Но что скажет Дюллен?

– Мы прикажем ему освободить вас.

– Не знаю, подчинится ли он вашему приказу.

Я только и мечтал об этом. Я был в восторге при мысли, что буду сниматься в роли Хосе в «Кармен» у Кристиан-Жака. А Дюллен не соглашался. Новый скандал, новое ложное положение. Дело дошло до конфликта между театром и кино.

Дюллен предупредил троих своих друзей: Роше, Бати и Мере. Я был в ссоре с двумя первыми по той же причине, что и с Мари Белл, то есть из-за Ипполита. Бати также приглашал меня сыграть у него роль. На первой репетиции он сказал: «Читайте с купюрами».

Я выразил удивление, что можно сокращать Расина.

– Это салонная болтовня. Я оставил лишь основное.

Я ушел, заявив, что Ипполита трудно играть и в целом виде, а уж выхолощенным – и подавно.

Что касается Роше, я отказался от роли в его театре «Одеон», потому что снимался в фильме «Пылающий флаг».

Все четверо наводнили газеты следующими высказываниями: «Нужно было бы ввести членские билеты для работников театра, чтобы можно было изъять билет у Жана Маре». (В то время членских билетов еще не было.) Меня вызвал представитель немецкой администрации и высказал удивление, почему я до сих пор не представился оккупационным властям. Я ответил, что не считал себя достаточно важной персоной, чтобы их заинтересовать. Мне сообщили, что я не получу визу в Италию из-за разногласий с Дюлленом.

– Французское кино приказывает мне сниматься в этом фильме.

– Здесь мы отдаем приказы.

– Два года назад, за неделю до генеральной репетиции, Дюллен забрал у меня роль, которая мне нравилась, и вместо нее поручил роль почти голого сутенера, которая могла мне повредить, фактически выставив меня таким образом за дверь, однако я не потребовал у него никакой неустойки. Мы с Дюлленом не подписывали контракта. У него еще три недели до премьеры, времени вполне достаточно, чтобы меня заменить.

– Если договоритесь с ним, получите визу.

Я иду к Дюллену.

– Малыш, ты делаешь ужасную глупость; карьера твоя окончена, ты больше не будешь ни играть в театре, ни сниматься в кино.

– Месье Дюллен, я думал, что вы меня любите. Когда вы попросили меня в качестве услуги сыграть Клеанта, вспомните, я согласился. Мне не очень нравились «Любовники из Галисии», но я дал согласие играть в этой пьесе только потому, что вы этого хотели. В «Плутусе» вы забрали у меня роль, и я не сказал ни слова; я был уверен, что вы поймете значение той роли, которую мне предлагают в кино, и мы сможем договориться.

– Мы договоримся, если я получу триста тысяч франков в качестве возмещения.

Дюллен вновь превращается в Гарпагона.

Я ухожу в отчаянии. Триста тысяч франков были в то время огромной суммой. Мой контракт составлял семьдесят пять тысяч франков за три месяца. Продюсер ни за что не согласится. Моя Люлю мчится к Польве. Узнает, что он на юге Франции. Звонит туда… О чудо: он дает двести тысяч франков Дюллену, который кладет их себе в карман. Я получаю визу в Италию.

Дюллен бросался в бой, вооруженный великолепной рекламой – двести тысяч франков, которые полностью покрывали расходы на постановку спектакля, и с прекрасным актером Реджани вместо меня! А мои дружеские чувства к Дюллену и восхищение им ничуть не уменьшились.

Жан повел меня на выставку работ Арно Брекера. Этого скульптора, близкого к Гитлеру, не любили в Германии. Его называли «французом», потому что он любил Францию, где жил в героическую эпоху. Именно тогда Жан познакомился с ним и подружился. По-моему, они даже жили под одной крышей. Для Жана дружба была превыше всего и не имела границ. Он не мог отказаться от встреч с другом, и Арно Брекер сказал, что хотел увидеть только двоих: Кокто и Пикассо, с которым он познакомился у Майоля.

На выставке Арно Брекера в музее Оранжери – огромные, чувственные, человекоподобные статуи, о которых Саша Гитри сказал: «Начнись у всех этих статуй эрекция, посетители не смогли бы протиснуться».

Я не понимаю причины своей популярности, поскольку почти ничего не сделал. Девушки оборачиваются мне вслед, вслух высказывают соображения о том, поеду ли я в Италию и идут ли мне темные волосы. Кристиан-Жак заставил меня покраситься, хотя у Мериме Хосе блондин.

Я уезжаю. При мысли о трехмесячной разлуке в такое время сжимается сердце. Увидимся ли мы снова? Я увожу с собой Мулу. Буду говорить с ним о Жане. У меня с собой также рукопись «Вечного возвращения». Недовольный предлагаемыми мне сценариями, Жан решил написать «мой фильм».

– Тебе нужны герой и история великой любви. С тех пор как существует литература, было только две великие истории любви: «Ромео и Джульетта» и «Тристан и Изольда». Ты должен быть Тристаном, ты воплощенный Тристан.

Он перенес историю в наше время. Так в своем багаже я увозил сценарий, ставший трамплином моей будущей карьеры.

Я пробыл в Италии девять месяцев. Девять месяцев, в течение которых я не мог вернуться во Францию даже на несколько дней.

Я учился верховой езде. За две недели тренировок я должен производить впечатление настоящего наездника. Я вновь встретился с Лукино Висконти, который собирался снимать свой первый фильм «Одержимость». Он должен ехать в Феррару. Висконти познакомил меня с друзьями, которые показывали мне Рим. Я открыл для себя настоящие чудеса, недоступные для туристов. В гостинице не разрешают держать собак. Друг Лукино, работающий с ним и также уезжающий на съемки, предоставил мне свою квартиру. Я проводил самые светлые часы досуга в музее Ватикана, где делал заметки для декораций и костюмов своей будущей «Андромахи»[22].

Съемки фильма затягиваются. Меня беспокоит, как я исполняю свою роль. Кристиан-Жак давал мне странные указания, например: «Старайся быть больше парижанином».