– Радегаст, я всегда восхищалась твоей грубой силой, – женщина улыбается, и миллионами звезд вспыхивает Пространство, – но, поверь, прямое вмешательство только ухудшит положение.

– На кону очень многое. – Рокочут литавры, голосу мужчины мало места в любом помещении, поле брани более подходит для его раскатов. – Если они закрепятся, это изменит мироздание.

– Быть может, пришла пора и Ребенку нужны новые игрушки?

– Нам никто не может запретить обороняться.

– Участие Семей нарушит равновесие.

– Раньше нам удавалось найти общий язык с Силами.

Мужчина – необузданный напор, женщина – рассудительная сдержанность. Так было и так будет в вечном взаимодополнении двух начал.

– То была еще молодая реальность, а мы оставались чуть больше людьми.

– Паллада, тот мир все равно не спасти, мы должны отстаивать это. – Мужчина-бык поднимает ладонью вверх свою пятерню.

– Дело уже не в мире. Помнишь, Семьи тоже заняли чье-то место.

– Предлагаешь оставить все как есть?

– Не только. Попробуй еще раз забрать свору.

– Бесполезно, они, как и хозяйка, бродят по мирам так и когда им захочется, Бык взбешен, но теплое излучение совы расслабляет напрягшийся разум.

– Трехликая еще слишком слаба, а мы и так сильно рискуем.

– Мы потеряем еще один форпост.

– Еще не время последней битвы – так сказал Видящий.

– Не могу сидеть сложа руки. Я приду!

– Нет! – Озорные зайчики в глазах женщины скованы ледяными кристаллами. – Пусть мир сам, если сможет, породит равного. Это будет лучше, чем Чужие.

– Чем это обернется для мира – добром или злом?

– Какая разница?..

Мертвый город. Да, на его задворках еще теплятся остатки сознания, но назвать это жизнью нельзя – существование без надежды на будущее, вырождающееся бытие. Два десятка лет назад – центр провинции, известный далеко за пределами империи. Теперь – сметенная огненной волной с севера, глядящая на мир выжженными глазницами оконных проемов свалка отходов погибшей цивилизации. Прошлое, замершее на берегах величественного некогда озера. Сколько еще столетий будут смотреть с укором на деяния предков медленно погребаемые пылью безмолвные равнины.

Когда-то это место называлось предместьем Глазсков, гора – Кайской. Теперь оно – лишь элемент дышащего смертельными испарениями городского пейзажа, не лучшее место для стоянки случайных путников. Завтра – запретная территория, посещение которой будет караться смертью для смельчаков, позарившихся на отвратительные артефакты проклятой культуры. Но завтра наступит очень-очень не скоро.

Однако сейчас это далеко не самый худший район, не затопленный запертыми водами, не оскверненный в полной мере дыханием смерти, открывающий величественный вид на центр Старого города. Слева – возносящееся вверх, некогда белое, ныне закопченное дымом пожарищ скопление жилых построек. Когда впервые полыхнул огнем горизонт, тысячи людей еще почитали этот надел покойным и уютным пристанищем. Черные стены, испещренные дырами, стоят теперь памятниками людской беспечности. Чуть дальше – синие воды могучей реки, разрезающей город на две половины, отводящей излишки недавно кристальных вод Озера. Прекраснейшего Озера, названного коренными жителями этих мест, пришедшими задолго до имперцев, Морем Естества – Байгал-Далай. Три опоры рухнувшего, не выдержавшего мерных ударов ледовых плит моста, скрученные словно рукой титана остовы металлических ферм.

На противоположном берегу – руины, и среди них непостижимым образом вздымается в небо тонким шпилем несуразный обелиск. Украшенный тремя ярко-красными полосами на ровной белой поверхности, указующим пальцем он грозит тучным небесам, роняющим вниз скупые тяжелые капли дождя. Что это – башня Владык, правящих городом, неподвластная разрушительному действию освобожденной стихии? Или просто гигантская труба, выбрасывающая на безопасную высоту сажу и грязь – остатки жизнедеятельности? Какие жертвы и каким богам приносили жители к этому алтарю, если понадобилось сооружать этакое циклопическое строение? А рядом, намного ниже, слева от подножия, на берегу реки белеет храм с треугольным навершием, а справа, чуть дальше, – другой, с зелеными куполами, потом – еще один, иной формы, но такой же ослепительной белизны, неестественной на общем серо-буром пасмурном фоне. Воздвигнутые разнообразным богам либо противоположным ипостасям одного божества, они остались упрямо стоять, когда гибли в огне остальные здания.

Русло делает крутую петлю, отчего центр города становится похож на остров, остров святилищ, и за одинокими шпилями снова синеет лента реки, а дальше, сколько хватает взгляда, вплоть до горизонта, – развалины, руины мертвого города.

Кайская гора, застройка более чем вековой давности, одинокая и безлюдная, как и большая часть этой свалки. Обиталище бродяг и мутантов, кого непознаваемая сила города удерживает в своих незримых границах, не выпуская за пределы, – там, в центре, подмигивающем местами неровными отблесками костров. Здесь тихо и пусто, даже стаи пожирающих друг друга собак не забредают на эту сторону.

Тихо и пусто, лишь трое странников, нашедших себе приют в полуразрушенной лачуге. Двое, мужчины, склонились у огня и развлекают себя извечным спором, третья, девушка, – снаружи, сидит на обломке, бывшем когда-то частью здания и нависающем теперь над обращенным к реке склоном горы.

Жизнь всегда контрастно выглядит на фоне разрушений, навевающих скорбные мысли о смерти, но девушка удивительным образом вписывается в пейзаж, состоящий из навороченных глыб, изогнутых железных прутьев, разбросанной утвари, наполнявшей раньше людские жилища. Она как часть всего этого, будто всегда находилась здесь, каменной горгульей всматривается в унылую картину – моросящий дождь вперемешку с изредка пробивающимися сквозь багровую пелену туч лучами заходящего солнца и белеющие в развороченном крошеве стены храмов. Абсолютно естественная в окружающем хаосе.

Если присмотреться, внешность девушки окажется очень привлекательной. Она прекрасна: густые черные волосы, собранные на затылке в узел и прилипшие к щекам вдоль сбегающих струек воды пряди, огромные глаза с темными кругами, и ни бескровные губы, ни рваные лохмотья вместо одежды – ничто не может скрыть красоту лица и гармоничность фигуры. Девушка сидит, подобрав ноги в потертых сандалиях, обхватив колени руками, покрытыми змеящимися татуировками, какими на западе привыкли украшать женщин для утех, сидит и исподлобья смотрит вперед. Туда, где над умершими святилищами, над вонзающейся в небо полосатой стелой, вопреки обыкновению необычайно низко, ниже облаков зависло отливающее серебром тело дракона. И в ее глазах, темных, но не черных и не карих, как следовало бы ожидать, а густо-синих, – ожидание, печаль и Ненависть.

– Кэт! – окликает девушку один из спутников, плотный, дородный. – Еда готова.

Девушка не шевелится.

– Не беспокой ее, – возражает второй, худощавый, гибкий, как прут лозы, молодой человек с прислоненной к колену гитарой, – она опять ушла.