Наливаю воды из бутылки.

– Спасибо, – говорит мистер Берковиц, поднося стакан к губам, но тут же опускает его, чтобы сказать пару слов о шаббате.

Я напряженно наблюдаю и, кажется, не улавливаю смысла. Он снова подносит стакан ко рту, как в старом фильме в жанре нуар[124], когда не подозревающий дурного муж все собирается выпить отравленного молока, но никак не сделает глоток.

Наконец я вскакиваю:

– Знаете что? Думаю, в бутылку могли налить воду из-под крана.

Берковиц благодарен мне. Он опасливо ставит стакан на стол, будто там соляная кислота.

Я просто не мог поступить иначе. А что если, вопреки всем ожиданиям, Берковиц прав? Что если вода из-под крана осквернила бы его душу? Я не мог пойти на такой риск, пусть даже ему придется страдать телесно.

Авраам встал рано утром, оседлал осла своего, взял с собою двоих из отроков своих и Исаака, сына своего…

Бытие 22:3

Берковиц говорит, что мне будет полезно получить поминутные инструкции для подлинно благочестивого дня. И он начинает с начала: надо встать рано, прямо как Авраам в день жертвы Исаака.

– Авраам не говорил: «Эй, Бог, сейчас пять утра. Точно надо вставать в такую рань?» Авраам просто встал рано.

После этого нужно выполнить много ритуалов. Смыть нечистоты с рук. Произнести несколько молитв. Привязать заповеди ко лбу и руке. Пойти на богослужение в синагогу. Мистер Берковиц говорит, что обожает ходить в синагогу: для него это не обязанность, а дар. Я завидую: мне тоже хочется испытывать такой духовный голод.

Он терпеть не может опаздывать к молитве, поэтому выкладывает все религиозное снаряжение накануне вечером: талит[125], кисти и так далее.

– Я как пожарные. Они вешают каску, куртку и ботинки на колышек, чтобы, если начнется пожар, не надо было думать. Все уже готово.

Он снова подчеркивает, как важно вовремя приходить на службу.

– Если мне придется бежать с незавязанными шнурками, так я и поступлю.

Берковиц останавливается и говорит, что зашел слишком далеко.

– Нет, ну так я не делаю. Это преувеличение. Но я предпочитаю не опаздывать. Я не ношусь как сумасшедший. Просто иду быстрым шагом.

Кстати о ботинках. Берковиц говорит, что их не надевают как попало. Существует определенная процедура. Сначала надеваем правый. Потом левый. И завязываем шнурки на левом. А потом возвращаемся к правому и завязываем шнурки на нем.

Почему именно так? Берковиц не знает.

– Это устанавливают раввины. Мне не надо об этом размышлять. Я избавлен от необходимости думать о всяком-разном. И поэтому могу сосредоточиться на важном.

Если бы я записал его речь на видео, то перемотал бы назад, чтобы послушать еще раз. Что это за «разное», о котором ему можно не думать? Неужели я теряю массу мысленной энергии, пытаясь решить, в каком порядке надевать ботинки? Кажется, это мелочный контроль религиозного свойства. Я не хотел говорить об этом милому и очевидно страдающему от жажды Берковицу, но в тот момент подумал: «Это какое-то безумие».

Однако потом, хорошо поразмыслив, я постепенно пришел к выводу, что не такое уж это и безумие. Папа всегда говорил, что у его героя Альберта Эйнштейна было семь одинаковых костюмов, чтобы не задумываться о выборе одежды. Здесь похожая идея.

Более того, это часть достаточно объемной темы, которую я пережевывал в последнее время: свободы от выбора. Для меня она всегда была фетишем. Так принято в США. Поэтому я поступил в Университет Брауна, где нет никаких требований и можно продержаться четыре года, сочиняя курсовые о значении трудов Кристиана Слейтера[126]. Но я все чаще вижу красоту в более жестких схемах. В структуре, стабильной архитектуре религии.

Мой шурин Эрик, который работает над диссертацией по психологии, любит читать мне лекцию об эксперименте в продуктовом магазине, который провели исследователи из Колумбийского и Стэнфордского университетов. Они поставили два стола для бесплатной дегустации джема. На одном было шесть разновидностей, на другом – двадцать четыре. Как ни странно, большинство людей покупали джем со стола с шестью вариантами – почти в десять раз больше. Отсюда вывод: разнообразие подавляет. Слишком уж много вариантов.

Благодаря Библии со стола исчезает довольно много банок с джемом. Что мне делать в пятницу вечером? Остаться дома с семьей. Тратить ли время на чтение о личной жизни Камерон Диаз? Нет. Дать ли денег бездомному на 77-й улице? Дать. Быть ли строже с Джаспером? Да. Принимая стиль жизни с минимальным выбором, как ни странно, чувствуешь облегчение и освобождение – особенно в условиях, когда новые возможности выбора появляются не реже, чем очередные кабельные каналы.

Недавно я слышал, как раввин говорил о Моисее – как он странным образом оставался рабом даже после освобождения из кабалы. Он был рабом блага. И мог поступать только правильно.

У иудеев есть книга, которая ограничивает выбор сильнее, гораздо сильнее, чем сама Библия. Это масштабный труд, созданный в XVI веке, и называется он «Накрытый стол» – на иврите «Шулхан арух». Просто поразительная книга. Она дает практические указания по поводу всего, что только можно представить: еды, сна, молитвы, купания, секса. Некоторые ортодоксальные иудеи следуют многим правилам «Накрытого стола», но выполнять абсолютно все действительно невозможно. Их тысячи. И одно оговаривает, куда надо смотреть, если выходишь по нужде на улицу: на север или юг, но не на восток или запад.

Большинство правил «Накрытого стола» относятся к послебиблейским временам. Само Писание не вдается в процедуры ботинконадевания. Но в Библии и без того много законов, которые отнимают мое время, – и приятные (вроде шаббата), и не очень (ежемесячное избегание жены). Ключевой вопрос, кажется, такой: как же выбирать? Каким правилам, ограничивающим выбор, надо следовать в первую очередь? Я не знаю. Мозг трещит, как от рисунка Эшера[127].

Между тем примерно через час Берковиц заканчивает урок и молитвы. Прощаясь, он предлагает мне готовиться к шаббату, повторяя скороговорку:

Если твой шаббат хорош,

Неделю славно проведешь.

Мне нравится это ощущение, пусть даже формулировка вызывает сомнения.