Писатель больше, чем кто бы то ни было, – частное лицо со своими предпочтениями. Просто в силу естественного таланта – подбирать и выстраивать в чеканную форму слова и фразы – писатель способен влиять на воображение читателя, притягивать к своим сентенциям, мыслям и убеждениям, поневоле вербуя себе «сторонников» и «последователей». Пример великого Толстого. Чехов считал, что «все его рассуждения не стоят одной лошадки из «Холстомера». И, судя по всему, оказался прав: миновало столетие, «толстовцы» – удел прошлого, а гениальные романы Льва Николаевича живы и поныне.

Принято считать, что в своих произведениях автор не обязан отвечать на вопросы – он обязан их ставить. Знаете что: автор вообще никому ничем не обязан. Единственный вопрос, который он постоянно себе задаёт, тормоша и себя, и героев: живы? они живы, двигаются, любят, ненавидят, прощают, мстят? Жизнь человеческого сердца, воплощённая в поступках – подчас неожиданных и необъяснимых, – вот что является тайной сутью литературы, сутью творчества. Самыми главными вопросами, которые всю жизнь задаёт себе художник, были и есть: что такое любовь, мужество, подлость, ненависть, счастье, жизнь?

Сядьте и напишите, как ваша бабка ворчливо ссорилась с дедом, каждое утро бинтуя ему культи ног, отрезанных колёсами трамвая. Только пишите так, чтобы вам лично вспомнились собственные бабка и дед – при других обстоятельствах, но с тем же ворчливым утренним ритуалом ежедневного возобновления жизни. И вы поймёте, что все рассказы-повести-романы создаются по определённым законам, присущим стилю конкретного писателя.

Внутри талантливого художественного текста неуловимо чувствуется выверенная пропорция, определённое равновесие частей, и в то же время целостность всей вещи. Ну и ещё всякие мелочи, вроде неуловимой продлённости замирающего звука – за последним абзацем той вселенной, в которой живут и двигаются герои. Вот что является причиной тихого, почти эротического блаженства, которое зарождается при чтении такого текста где-то в области мозжечка.

Литература дышит через капилляры знаков: букв, сложенных в слова; живёт чередованием этих слов и фраз, способом расположения их на листе. У одного писателя текст на странице идёт сплошным густым напором, глазу негде отдохнуть, мысли негде притулиться, памяти негде ноги размять. Автор словно призывает вас затаить дыхание, запереть желания и погрузиться в текст с головой – как ныряльщик погружается в глубину океана. И вы с трудом преодолеваете тугую плоть текста, и устаёте, читая, и, завершив главу, откладываете книгу – уважая себя за проделанную работу. Книга серьёзная, почтительно думаете вы, автор – гигант мысли.

У другого писателя текст на странице подобен бумажной кружевной салфетке, вырезанной маникюрными ножничками: фразы коротки и легки, пересыпаны брызгами многоточий, абзацы отделены чечёточной россыпью звёздочек. Вы открываете книгу и облегчённо вздыхаете, предвкушая так называемое «лёгкое чтиво», как раз на восемь остановок электричкой до вашей дачи… Но куда там! Повествование от лица двенадцатилетней сироты, воспитываемой отчимом-алкоголиком, с первой фразы лишает вас надежды на развлечение и, несмотря на юмор, затягивает в драматизм действия, как в сопло авиационного мотора… И вы проезжаете свою станцию, потому что залитые слезами глаза не видят названия и не смотрят на перрон. И автор – никакой не «гигант мысли», он просто рвёт ваше сердце, он как-то умеет это делать, чёрт бы его побрал!

И так далее.

Мы говорим сейчас о попирании законов. То есть – о стиле писателя.

Стиль писателя – это его походка, манера говорить, дышать и двигаться. Каким образом он заставляет вас, читающих его строки, перенимать эту походку, двигаться с ним в унисон, попадать в такт его дыханию, будто вы с ним танго танцуете… – это необъяснимая тайна. Боюсь, физиологическая.

Вы читаете рассказ, где ничего особенного не происходит – кто-то пьёт кофе, морщится, что тот остыл, затем куда-то едет, на что-то смотрит в окно трамвая, рассматривает прохожих и неспешно о них размышляет… И вам хочется, чтобы он не кончался, этот немудрёный рассказ о поездке к тётке на дачу. Вам, в сущности, дела нет ни до тётки, ни до племянника – просто вы попали в плен авторской интонации, музыки фразы, манеры говорить… или в нашем случае – манеры расставлять слова, фразы и знаки препинания на листе бумаги. Вот и всё, собственно.

Нет, не всё. Мы только приступили к разговору о ритмах прозы, о глубоком или прерывистом дыхании текста, о перекличке голосов внутри фразы, об интонационных качелях, о чечётке, фокстроте и вальсе, которые трижды сменяют друг друга на одной странице. Мы лишь задели верхушку айсберга.

Есть легенда, что свои сюжеты Агата Кристи придумывала, когда мыла посуду. Якобы именно под аккомпанемент льющейся воды ей лучше всего думалось.

Это я понять могу: я, например, гуляю с собакой. Кроме шуток: неспешный ритм собачьей прогулки, задумчивое задирание лапы на ствол сосны – чем это хуже мытья посуды?

Думаю, леди Агата шутила. Эта железная женщина написала около восьмидесяти романов, какая уж тут посуда. Но мне, если говорить серьёзно, очень помогает думать быстрая езда на машине. За рулём хорошо думается: движение колёс, помноженное на бег интенсивной мысли, даёт свои плоды и часто помогает выйти из тупика в работе.

Много лет назад, получив права на вождение автомобиля, я впервые выехала одна.

Вдруг начался сильный ливень. В Иерусалиме это бывает – зимой: мощные обвалы воды, ни зги не видать… Другой новичок-водитель испугался бы, вернулся домой или просто пересидел в машине этот библейский потоп. Я же – особа легкомысленная, тот самый виртуоз-салфеточник, чечёточник, человек строки и абзаца, звёздочек и многоточий… – я пришла в восторг, восприняв это событие как самое желанное: ты в панцире своего автомобиля, вокруг – стихия, мерный шум бурливого мира, океан дождя, а внутри тебя – шепотливая тишина, в которой так ладно, так уютно двигаться в потоке замысла. Я громко запела, стала что-то декламировать, разговаривать сама с собой, вспомнила один кошмарный случай в молодости – и захохотала, затем заплакала…

Жаль, что подобные тропические ливни у нас довольно редки. Я бы ехала и ехала под заполошный мах обезумевших дворников, в ритмах дождя, в ритмах будущей прозы. Далеко бы заехала… И много чего нащупала бы в мыслях.

А лучший попутчик в пути – это, конечно, музыка. Самое «настроенческое» искусство. Тут мои предпочтения зависят от моих настроений. Кстати, и от дороги: если я за рулём и впереди – большое расстояние, то ставлю классику – Моцарт, Вивальди, Бах, Шопен, Шуберт… Часто запускаю на орбиту джаз – очень светлое, очень нежное и грустное искусство. Когда писала «Синдром Петрушки», целый год ездила под бесконечный «Минорный свинг» Джанго Рейнхарда, так что в романе описала его потактово, через одичалый ночной танец одинокого Петрушки вокруг кровати спящей Лизы.

Но ритмы прозы это не только музыка, вернее, не совсем и не буквально музыка. Это и ритм чередования абзацев, и точка, поставленная в единственно правильном месте. А ещё это смешной знак: точка с запятой, такой нелепый хвостик, словно ты наступил на развязанный шнурок и на секунду запнулся. После неё меняется рисунок фразы, становится слегка танцевальным. Высота голосов в диалогах – ведь и ею можно дирижировать при помощи знаков. А многозначительная фермата (многоточие), которая длится и длится в трудном разговоре о расставании!..