– Мы против эксцессов, когда ихними же книжками в них бросают. Это, в конце концов, незаконно. Вот и патрон говорит, что побивать противника нужно его оружием. В данном случае – не романами вместо камней кидаться, а писать романы лучше, чем те пишут.

– Интересуется, значит?

– Добыча Петрович – человек широкой образованности, – просвиристел клерк. Ради торжественности момента он счёл необходимым остановиться, а чтобы остановился и я, забежал вперёд и преградил мне дорогу. Щуплого даже в зимнем пальто, его сотрясали снаружи – ветер, изнутри – волнение. – Добыча Петрович – человек эпохи Возрождения! Добыча Петрович – гений!

– Да ведь я не спорю.

– Но и не соглашаетесь, – проницательно сказал он. – Ну же, Разноглазый!

С Добычей Петровичем я позавтракал вторично. Гением он то ли был – но таким смирным, уютным, просто оскорбление для каждого, кто читал о родстве гениальности и безумия и патент «гений» выдавал только по предъявлении справки «маньяк», – то ли не был, а вот трюкачом наверняка. Даже дымок над его чашкой закручивался куда ловчее моего.

– Ты с нами остаёшься?

Я был близок к тому, чтобы подавиться.

– С чего бы?

– Ну, миленький, тебе лучше остаться. Кстати, и Клуб косарей делает предложение. Я уполномочен вести переговоры.

– Но я не хочу быть косарём. Это не мой бизнес.

– Всегда можно найти управляющего. В конце концов, сдать плантации в аренду. С плантациями очень много всего можно сделать, если они есть.

– До зарезу вам нужен новый разноглазый, да?

– Увы, миленький, нет. – Добыча Петрович покрутил круглой головой на плотной шее. – Косари, скажу честно, в душе хотят, чтобы ты собственность продал и убрался подальше. Не понимают пока что всей ситуации. А кто и когда её всю понимает? – Он с наслаждением побулькал чаем. – Участие личности в истории всегда заканчивается одним и тем же.

– Позвал бы ты лучше Молодого про историю разговаривать.

– Я разговариваю с тобой.

Голос поверенного изменился, стал суше, жёстче… так и звучат из-под всех затей голоса сильных. Но уже вот – взгляд, улыбка (тихий шаг в сторону, показал себя и скрылся) – и привычный, прежний Добыча Петрович откидывается в кресле: маслена головушка, шёлкова бородушка.

– Ну-ка, миленький. Погляди на мой фарфор.

Я повернул голову.

– Гляжу.

Шкаф с фарфором источал медленное матовое сияние – будто полная луна сквозь неплотное облачко.

– Да, богато.

– А варвар, который привык считать богатство в козах и кучах навоза, тоже так скажет?

Давненько я не слышал о варварах – и не от Добычи Петровича ожидал услышать.

– Ну, ещё он красивый. Красивым-то он быть не перестанет?

– Даже если его расколотить?

Я вспомнил музейные коллекции Города.

– Черепки всегда можно склеить. Потому что он действительно фарфор и действительно красивый.

– Миленький, я тебя умоляю. И фарфор, и красивый он только до тех пор, пока есть глаза, которые и то и другое видят. И если я хочу, чтобы мой фарфор оставался фарфором – желательно и после моей смерти также, – то должен наличие этих глаз обеспечить. Преемственность и стабильность, понимаешь?

– Понимаю. Но разве Николай Павлович не разбирается в фарфоре?

– Разбирается. Но он его не любит.

Я кивнул и полез в карман за египетской. Кабинет качнулся игрушечной расписной колыбелькой и вдруг замер, превратился в неподвижный центр мерно кружащегося мира. На диво чистые окна лили отрадный свет, в одном потоке унося добрые улыбки, пустые слова и злые помыслы.

– А скажи мне, Добыча Петрович, что ты вообще знаешь о Канцлере?

– Самое главное. Канцлер пойдёт по головам.

– Да, но куда?

– Головам-то не всё равно? – Предостерегающим движением он отказался от сигареты. – Полагаю, что на историческую родину. Я ведь его не видел. А ты видел; неужели не разобрался? Всё, что он делает и ещё сделает в провинциях, – просто шантаж. Мы не цель, миленький, а средство.

– Вот именно, я его видел. Не похоже, чтобы у такого человека были такие куцые цели.

– Разве это куцая цель – изгою вернуться в Город?

– В Город он, конечно, вернётся, но по-другому. И Город сделав другим, и нас – другими.

– Так ты что, решил ему помогать?

– Нет, – сказал я, – какой из меня помощник.

Ничего не добившись от автовского разноглазого, я загнал его в отныне принадлежащий мне склад и там запер, посоветовав ждать и не гадить. Отвязавшись от поверенного, пошёл его проведать.

Дверь, вчера так надёжно запертая, оказалась приоткрыта, и сам замок – могучий, амбарный – лежал на земле с перекушенной дужкой. Пока я стоял над ним, как над павшим воином, до меня дошло, что на складе кто-то есть. И вот я сперва осторожно заглянул, а потом героически протиснулся.

Худой невзрачный паренёк душил моего пленника. Это была глухая угрюмая возня – ни брани, ни криков в голос. Один посапывал, другой хрипел. Нехорошей, сдавленной жутью веяло от всей сцены, словно она разыгрывалась на Другой Стороне, да ещё против правил.

Я подкрался, уцепил парня сзади и с неприятным чувством обнаружил, какие стальные жилы скрывались в заморенном теле. Но он вдруг покорно обмяк в моих руках. Полуобморочного, его уже легко было оттащить к стене и связать наиболее пригодными деталями его же одежды. Автовский разноглазый застонал и встал на четвереньки.

– Ты его знаешь?

– Нет.

– Он зачем-то вскрыл склад, увидел тебя и ни с того ни с сего начал душить?

– Да, примерно так и было.

Я внимательно осмотрел нападавшего. Ему было не больше двадцати, а сложением он и вовсе напоминал подростка. Нечёсаные тусклые космы свешивались на мертвенно-бледное лицо. На лице – а сперва я принял их за грязь – были вытатуированы слёзы: две под правым глазом, три под левым.

– А что это у него за наколка такая?

Не поднимаясь, разноглазый повернулся и долго смотрел.

– Авиаторы когда-то делали себе, как кого убьют. По слезе на каждого убитого.

– Так, значит, всё-таки авиатор, – сказал я.

– Но никто не успевал наколоть больше двух. Ни один убийца столько не проживёт… Ты же сам знаешь, к нам они не обращаются.

Это было правдой. Я никогда не работал на авиаторов и никогда ни о чём подобном не слышал.

– А если он пятерых разом?

– Нет. Посмотри, вон та поблёкла, а эти две совсем свежие.

– Так. Ну это пусть Вилли разбирается. Сгоняй-ка за ним в прокуратуру.