Вы очнулись от кошмарного сна и оказались в кошмарном сне.

Если бы я могла – это то, что я чувствовала – я бы бросилась к вам, как должна была броситься ваша дочь. Но я не могу: я веду вашу группу и обязана соблюдать дистанцию.

* * *

Я выхожу из здания и направляюсь в сторону аллеи. Я думаю о группе, о том, что сегодняшняя встреча была для них серьезным испытанием. В жизни «дочки-матери» – это не игра; там поджидает опасность, случаются травмы, – сообщил им неожиданно объявившийся посланник темных сил; и вся группа объединилась в борьбе против него, пытаясь избавиться от него, как избавляются от паршивой овцы. Без сомнения, с сегодняшней встречи в группе все изменится. Теплый, уютный женский кружок исчезнет, а вот что придет ему на смену?

Встреча закончена, все расходятся; и опять меня останавливает Маргалит, обнимает за плечи и отводит в сторону. Мне приятно касание ее рук, сильных и мягких одновременно. Она стоит напротив меня и, не снимая рук с плеч, смотрит прямо в глаза.

Вы в порядке? – встревоженно спрашивает она.

Я в порядке, – успокаиваю я ее и понимаю, что больше всего сейчас мне хочется остаться одной.

Я прощаюсь с Нири и выхожу. Все как в тумане. Чувство радости и надежды, о которых я говорила совсем недавно, сменяются на плач, который все усиливается.

«Почему ты лишаешь меня радости, Эйнав, – плачу я, – простой, полагающейся всем радости? Ты забрала у меня себя, а теперь отбираешь и внучку. Почему ты отнимаешь у меня ее крохотные вещи, пухленькие ножки, ее особенный молочный запах, спрятанный в складочках между плечиком и шейкой? Я тоже хочу ползать с ней по полу, отодвигать мешающие ей предметы, петь ей смешные песенки.

Причем тут она, невинное маленькое существо; зачем ты замешиваешь и ее в неразбериху, которая царит между нами?»

«Несчастная» – выжгли клеймо у меня на лбу полные жалости глаза женщин; мать, лишенная дочери, бабушка, лишенная внучки. И вдруг я вижу себя, незаметно входящую в салон для новобрачных; как я стою в белом платье перед улыбающейся во все свои тридцать два зуба продавщицей и рассказываю ей о приближающейся свадьбе; и как ложь, скрывающаяся под белым лебединым шлейфом, подбирается к моему горлу, грозит задушить меня, вырваться на свободу. Я поспешно сбрасываю платье и скрываюсь за дверьми так же внезапно, как и появилась, словно тайфун.

Заблудшее дитя, ты опять сама себя обманываешь. Бедненькая малютка, одинокая брошенная девочка. И жалость к самой себе окутывает меня, опутывает меня, жалит меня. Я отдаюсь в ее ледяные руки, но затем отрываю их от себя и указываю в твою, Эйнав, сторону:

«Нехорошая! Нехорошая! Жестокая! Злая!»

«Дьявол! Эгоистка! Дрянь!»

У меня нет больше сил, но я продолжаю кричать молча: «Из-за тебя! Из-за тебя я другая, непохожая на всех! Заклейменная! С жалостью они улыбались мне; с упреком они смотрели на меня, уродку, породившую уродку! Избавиться они хотели от меня, изгнать изгнанную! Из-за тебя!»

А где ты, Ора? Сбежала от всего и оставила меня одну, брошенную всеми; исчезла навсегда, безвозвратно. Как мы тебя ж да ли, я и Эйнав! Часами мы сиде ли на скамейке под деревом возле твоего дома. Твой вечно сердитый сосед из квартиры напротив умер – и появились новые жильцы; они затеяли ремонт, который длился несколько месяцев. А тебя все не было. Пришел день, и умерла твоя мама – ушла тихо и незаметно, – а ты так и не появилась. Я стояла на кладбище – круглая сирота, оглохшая и ослепшая от боли – но ты не вернулась.

А ты, Далья, моя любимая подружка и соседка, от тебя сбежала я сама. Сколько энергии ушло на всевозможные увертки и отговорки, прежде чем ты сдалась и оставила меня в покое. Я помню, как ты в первый раз вошла ко мне и протянула с порога медовый пирог.

– Добро пожаловать, – сказала ты, будто бы была хозяйкой всего дома, – меня зовут Далья; ты можешь заходить к нам, когда тебе вздумается, и если тебе нужна помощь в доме – повесить картины или полки, – мой муж всегда будет рад тебе помочь.

На твоем лице сияла улыбка, которая начинается в сердце и выплескивается из глаз. Уже в тот же вечер нашелся предлог, и я сидела у тебя на кухне, околдованная запахами, теплом и детскими голосами. Мы привязались одна к другой, как сестры после многолетней разлуки, и оставались такими до тех пор, пока я, повиснув над пропастью, не расцепила пальцы.

* * *

Назавтра я сижу в уголке приемной напротив двери с табличкой «Д-р. Машаль». Я люблю сидеть здесь, в «моей личной канцелярии», которую я так долго обустраивала; все тут продумано, удобно и надежно. Над стопкой бумаг висит фотография Эйнав. Ты тогда сказала, что выбрала для меня свою самую красивую фотографию, и я всматривалась в пейзаж у тебя за спиной, пытаясь разгадать, где и с кем ты могла быть такой счастливой. Сегодня нет большой очереди: доктор Машаль просил по возможности сократить прием – его жена в больнице, и он хочет успеть навестить ее еще и вечером. Я взяла список и разделила его надвое: перед кем врата его кабинета сегодня распахнутся, а перед кем – нет. В первую группу я записала все срочные случаи и добавила одну новенькую, но очень напуганную пациентку.

Туда же я внесла и данные Яира. Я люблю, когда он заходит; он всегда приходит пораньше и садится возле меня поболтать. Яир – вдовец, его жена погибла шесть лет тому назад в аварии. С тех пор он почти не выезжает за город. Мне нравится его прямодушие, он – честный. Когда он был здесь в прошлый раз, я заглянула в его карточку. Секретарша, которая работает у одного и того же врача столько лет, – сказала я себе, – должна знать его пациентов не только в лицо. Но я-то знаю правду! Яир страдает псориазом – розовые пятна и шелушащиеся бляшки покрывают его кожу. В этот раз Создатель не промахнулся: дал болезнь, которую невозможно скрыть, человеку, который не страшится чужих глаз.

– Как дела, Элла? – спрашивает Яир с порога. – Вы выглядите как-то необычно.

Меня разбирает любопытство:

– Да? А как именно?

– Вы мне кажетесь… как бы это сказать, более четкой. Вы всегда казались мне… чуть приглушенной.

Я уже привыкла к его странным образным выражениям, но все-таки на этот раз ему удалось меня удивить.

– Попали в точку! – отвечаю я, не совсем понимая, куда мы оба клоним.

– Так что же произошло? – подхватывает Яир.

– Вы видите фотографию Эйнав? Я хочу вам что-то рассказать, – неожиданно слышу я саму себя и в нескольких словах рассказываю ему нашу историю.

– Нелегко, совсем нелегко, Элла. И что вы собираетесь делать? – спрашивает он, когда я замолкаю.

– Сейчас – уже ничего. Знаете, что я вдруг представила? Как в один прекрасный день она придет домой, и я буду стоять в дверях и не дам ей войти. Она, конечно, скажет: «Это и мой дом». – А я отвечу: «Уже нет!» – И захлопну дверь. Вот, что я собираюсь сделать.

Я смотрю в его добрые глаза и чувствую, как влажнеют мои.