– И я тоже, – присоединяется к ней Маргалит.

Клодин поправляет волосы и произносит, глядя на Нири:

– Вот так история, я такого еще не встречала!

Она все еще держит Эллу за руку.

– Не могу себе представить, что Лиат на такое способна; наоборот, она очень меня бережет, особенно после смерти моего мужа.

Клодин опускает глаза и замолкает, но затем добавляет:

– А я как раз рада, что Элла участвует в нашей группе, хотя мне было очень тяжело слушать ее рассказ. Я не думаю, что здесь надо говорить только о радостных вещах. Мне, например, стало намного легче после того, как я поделилась с вами своими переживаниями и страхами.

– Я так надеюсь, что все в конце концов наладится! – говорит Маргалит, глядя на Эллу. – Может, Эйнав сейчас еще слишком слаба; может, у нее еще ни на что нет сил, а через несколько месяцев она окрепнет – и что-то изменится. У меня с моей дочкой тоже бывает по-разному: иногда мы очень близки, а потом, вдруг, отдаляемся… и я считаю, что это нормально.

Анна беспокойно двигается на стуле. Заметив это, Нири спрашивает, желает ли она поделиться своими мыслями.

Анна пожимает плечами.

– Я и не знаю, что сказать, – она касается пальцами рта. – И мне тоже было тяжело видеть Эллу в таком состоянии, но я рада, что вы позволили ей присоединиться к группе. Что касается лично меня, я тоже не могу представить, что что-то подобное произойдет в моем доме, хотя наши отношения с Наамой далеко не простые. Я вообще не уверена, что существует такое понятие как простые отношения между мамой и дочкой. Во что я хотела бы верить, так это в то, что Элла, несмотря на то, что с ней случилось, не потеряет интереса к жизни; что сможет радоваться пусть не этим, так другим вещам.

Она откидывается на спинку стула, давая понять, что добавить ей больше нечего.

– Наша встреча подходит к концу, – объявляет Нири. – Сегодня мы проделали тяжелый путь, но мне кажется, что мы завершаем его с чувством облегчения и даже с долей оптимизма. Мы лишний раз убедились, как разные люди могут по-разному воспринимать одни и те же события или явления, – что называется, сколько людей, столько и мнений. Я наблюдала, с каким вниманием и терпением вы слушали друг друга и как все услышанное пропускали через себя. Наша группа не является исключением из общего правила, поэтому и здесь часть вопросов вызвали одинаковую реакцию, можно сказать, консенсус; но все-таки мы все разные, у каждой – своя история, свои личные отношения и переживания. Эти различия мы видели уже в самом начале встречи, когда коснулись «личного кода» бабушек.

Она поворачивается к Элле.

– Вы хотели бы еще что-то добавить на прощание, прежде чем мы разойдемся? Как вы себя чувствуете, с каким чувством вы уходите отсюда?

Элла, задумавшись, не спешит с ответом. В комнату входит Мики и, заняв свое место, обводит взглядом женщин, которые терпеливо ждут, пока Элла соберется с мыслями. Наконец, Элла поднимает глаза на Мики и громко произносит:

– Несмотря на то, что мне было очень тяжело решиться и рассказать вам о моем горе и не менее тяжело видеть и слышать вашу реакцию, мне сейчас стало намного легче. У меня такое чувство, будто я сбросила с себя огромный груз, который давил на меня все то время, пока я молчала. И хотя мне было сегодня нелегко, и на меня даже нападали и обвиняли, в данный момент я чувствую, что это стоило того и что в конце концов вы меня поняли. Мне даже кажется, что каждая из вас где-то в глубине души согласилась, что такое может случиться всегда и везде. Но, возможно, тут я ошибаюсь. Она переводит взгляд на Нири.

– Честно говоря, я сейчас совсем запуталась. Я вообще не уверена в том, что я чувствую и чего хочу; я знаю только одно: я очень устала от всего, но больше всего от ожидания.

Элла замирает на мгновение, а затем, резко выпрямившись, произносит:

– А, в принципе, знаете что, Нири? Я страшно сержусь!

– Я приглашаю вас вернуться к этому замечанию на наших последующих встречах, – после длительной паузы мягко обращается к ней Нири и добавляет уже для всей группы: – Я приглашаю всех вас еще раз задуматься о ваших отношениях с дочками; о том, что вас расстраивает, а что радует; и, что не менее важно, каким из этих чувств вы даете свободу, а какие из них запираете в себе за семью замками.

Холодный воздух, идущий из кондиционера, бодрит, разглаживает морщинки на лбу, приятно холодит усталые от напряжения глаза. Защита. Сегодня каждая в этой группе искала защиты. И я тоже нуждалась в защите, в том особом успокаивающем прикосновении ласковых материнских рук, когда только они способны прогнать охвативший тебя панический страх. Пока вы говорили, Элла, у меня было желание подойти и обнять вас; но еще больше мне хотелось прижаться к вам вплотную, чтобы впитать в себя всю ту любовь, которой вы способны одарить свою дочь; принять с благодарностью оказавшиеся никому не нужными вашу материнскую теплоту и заботу. Мне кажется, я никогда не смогу насытиться материнской лаской, мне всегда будет ее не хватать. Как бездонный сосуд, как ребенок, у которого забрали мать. Обида, которая обожгла вас, оставила след и на моей коже; разочарование, которое поселилось в вас, болезненными толчками пульсирует и во мне. Я, как и вы, жила по соседству с отчаяньем, пыталась с ним бороться, но скоро поняла, что это безнадежно. Когда-то и у меня была бабушка. У моей мамы была мать, ее дочка была внучкой – это была я – и все было далеко непросто. Цепочка, целиком построенная из женщин одной семьи; каждая тянет в свою сторону, нуждается в остальных, как в кислороде, но никому не готова уступить и твердо требует свою долю.

Подростковый возраст – время бунтов и мятежей. Дочь пытается вылупиться из материнского кокона. Мама говорит – вправо, я говорю – влево. А что говорит бабушка? Вправо. И будет вправо! Мама говорит вперед, я говорю – назад, ну а что же бабушка? Вперед. И было – вперед!

Почему, бабушка? Почему, мама?

Иногда, находясь рядом с бабушкой, мама на время забывала о своих обязанностях матери, но никогда не расставалась со своим положением дочери, как человек, страдающий от удушья, должен всегда иметь при себе источник кислорода. А я всегда хотела быть ее полноправной хозяйкой, иметь ее всю без остатка только для себя, подобно тому, как Эйнав безраздельно владела Эллой.

Пока я слушала Эллу, и у меня не раз возникало желание встретиться с Эйнав, понять, что заставило ее уйти. Чего мне как матери надо избегать и бояться? Я хотела разобраться и понять, в чем она так разуверилась, что предпочла все бросить и бежать; чем она была так измучена, что у нее не осталось даже желания объясниться? Что может оказаться сильнее потребности в материнской любви?

Элла, Элла! Вместо распахнутого окна, через которое вы должны были увидеть новые светлые горизонты, перед вами оказалось зеркало, в котором отразился безрадостный серый пейзаж. Рождение внучки не стало признаком счастливого выздоровления, а, наоборот, вызвало тяжелое отрезвление. Очень тяжелое. Вы мечтали, что этот ужасный отрезок пути уже вот-вот останется позади, что вы сможете стряхнуть с себя тяжелую липкую дорожную пыль и, наконец-то, вернуться к нормальной жизни, как у всех.