— Соня, замолчи! — попросил он. — Ты переполошишь весь институт. Подумают, что нас с тобой тут убивают. А кому мы нужны? Мы не хозяева издательства, не владельцы нефтяной компании и не народные избранники Государственной думы. Так что покушаться на нас некому и незачем и за нашу жизнь можно абсолютно не беспокоиться.

Лазарев сунул под мышку куклу, нахально выставившую голую грудь, — сиськи наголо! — и пошел к себе в кабинет. Там он сел, усадив нагую даму рядом, и тотчас набрал номер мобильника сына.

— Папахен, привет! — сразу ответил Антон. — Ну как тебе она? Впечатляет?

— Ничего, — согласился Игорь, покосившись на дамочку, до сих пор не сказавшую ни слова.

Редкий случай для женщины…

— Ты не такую, случайно, ищешь? Лазарев молчал. Все тот же излюбленный сыновний эффект молотка…

— Ты зря стараешься это скрыть, — развязно продолжал Антон. — Люди, герр профессор, в основном не очень любопытны. И они привычно цепляются за то, что имеют, за то, что обрели в трудах и поисках, как последняя уцелевшая вошь держится за ухо хозяина, побритого наголо.

— Образно, — заметил Игорь. — Сам научился или проходишь курс обучения у Эмилии?

— Эмилия… — мечтательно, по слогам произнес сын. — Ах, Эмилия… Но она уже потеряна для меня навсегда, я тебе объяснял. Только, видишь ли… Ты опять меня недопонял. Я как раз за то, чтобы ты искал… И нашел… И моя голая дама призвана подстегнуть тебя в твоих поисках. Мне одна мысль пришла в голову…

— Одна? О-ля-ля… Думаю, ей там не тесно. — Игорь вновь покосился на даму.

В общем, милашка… Если ее еще приодеть… Но это зрелище не для Сониных нервов.

— Твоя Софи жива? А подумал я вот что. — Сын не обратил внимания на его язвительность. — Бывают люди уютные и неуютные. Ты из последних. Но вовсе не такой шершавый, как кажешься. Или стараешься казаться. И, несмотря на шершавость характера, отличаешься добротой, правдивостью и требовательностью.

— Спасибо! Ты безмерно великодушен! — поблагодарил Лазарев. — А мобильничек-то деньги кушает…

— Какая мне ужасная мысль пришла в голову… — вновь наплевал на него сын.

— Тогда лучше не говори мне. Мне твоих ужасов вполне достаточно. И вообще я на работе. Ты не забыл?

— Папахен, я желаю тебе ее найти! — торжественно провозгласил Антон. — Понимаешь? Желаю искренне и без дураков… Тебе немало лет. Хотя для профессора ты молод, все равно. И тебе пора разыскать это так называемое счастье! Пора, понимаешь? А ты веришь, что оно существует на свете? А за глупую шутку прости! Представил лицо твоей секретарши… И твое заодно. И развеселился. Даже чересчур… А я ведь помню ее… Ну так, немного…

— Кого ее? — удивился Лазарев.

— Да ладно, не прикидывайся идиотом! Ее — это ее! И этим все сказано! У нее еще был такой несуразно огромный лоб… Но впечатлял. Она с тобой работала. Что, скажешь, неправда?

Сын захохотал и отсоединился.

Игорь сидел неподвижно, сжимая мобильник в руке. Промысел Божий… Почему Лазарев так редко вспоминал о нем?…

Его жизнью, его святыней, его отдыхом и наслаждением — смешно звучит! — стала навсегда операционная. С ее специфическими запахами и звуками, с ее настороженностью и постоянным холодком. Она своим простором и чистотой сдавливала нервы до предела, чтобы дать им возможность показать все, на что они способны. И люди подчинялись ее прохладности и надменности, которая здесь даже не пряталась, а властвовала, подталкивая врачей, каждый день бросающих вызов самой смерти, к настоящей дерзости.

Боялись ли они? Еще как! Иногда до паники. Обыкновенные люди… Но глаза боятся, а руки делают.

Хирурги на редкость суеверны — а потому никогда не оперировали по пятницам и по тринадцатым числам. Только если что-то срочное, не требующее отлагательства… Но по «скорой» в клинику привозили редко — чай, не Склиф! — а значит, все шло в обычном режиме, по привычному хирургическому графику.

Долинский всегда принимался нудно ворчать, когда вдруг приходилось становиться к операционному столу тринадцатого или в конце недели.

— Подождать до завтра не могли! — заунывно бубнил он в подобных случаях. — Прямо неймется им! Режь — да и только! А резать надо с умом. Подготовившись и настроившись. В соответствующем настроении. Иначе что получится? Да ничего хорошего не выйдет! Васильич, голубчик, давай к столу, помолясь! Ты моложе и этой мистике не подвержен. Не веришь ни в чох, ни в сон. Вроде твоего идеала Ясенецкого. Кроме того, с твоим комплексом переполноценности как раз животы и потрошить. А я на этом съел не то что одну собаку, а всех животных.

— И не жалко?… — хмыкнул однажды Игорь.

Он отлично помнил, как великий хирург Ясенецкий, святитель Лука, всегда сначала крестил больного, перед операцией обязательно рисовал на нем йодом крест и лишь потом брался за скальпель.

Когда Лазарев впервые попробовал сделать то же самое, вся операционная насторожилась, замерла, потрясенная и ничего не понимающая. А Долинский буркнул сквозь зубы:

— Ты у нас, Васильич, без новшеств никуда! Пооригинальничать захотелось? Дело твое, молодое! Только бы оно шло.

А дело у Игоря шло. В клинике быстро заговорили о его талантливых руках, интуиции и о чем-то там еще, таком же необыкновенном и выдающемся. И тогда началась зависть. Та самая, которая неизменно рождает беспощадных и бесчисленных врагов. Заслуженный успех всегда ненавистен. Точно так же, как незаслуженный. Но в первом случае, по крайней мере, все относительно справедливо.

Первым о врагах поведал наивному Лазареву его лучший друг-приятель.

В тот день слегка похмельный после воскресенья, чуточку психоделичный Сазонов сидел в пустой ординаторской и упивался крепким чаем. Выхлестал почти целый чайник. Игорь вошел и огляделся.

— Привет, Борисыч! Ты что, совсем один? Гошка скривился:

— «Я один. И разбитое зеркало…» Лазарев усмехнулся:

— О-ля-ля… С русской поэтической классикой ты знаком. А чего в грустях? Новая жена бросила?

— Да я от нее сбежал бы куда угодно… Не женщина, а система Долби. Даже всерьез стал узнавать, не нужны ли врачи в Чечне. Но меня туда не возьмут по статье — язва. Там иногда приходится сидеть в окопах сутки-двое без еды. Скончаешься от прободения, никак нельзя.

— А кто сказал, что у тебя язва? — хладнокровно спросил Игорь.

— Вся беда в том, что я все время женюсь на худых, я таких люблю, а они быстро толстеют. Что делать? — продолжал жаловаться и стенать лучший друг-приятель, не слушая Лазарева.

— Женись сразу на толстой. Тем самым убережешься от лишних разочарований, — невозмутимо посоветовал Игорь.

— Дурак ты, Васильич, — пробормотал Сазонов. — Соображай мозгой! Опустись хоть на мгновение из своей выси на нашу грешную землю и кинь хоть один глазок себе под ноги… Это бывает полезно. Сплетни о тебе идут. Прямо-таки бегают, несутся, как спринтеры. Это симптом!