– Ты, значит, остригла волосы? – спросил Джим так, словно его мозг до сих пор был не в силах переварить этот факт.

– Да, да, остригла и продала, – сказала Делла. – Но ведь ты меня не разлюбишь, правда? Я все та же, хоть и с короткой прической.

Джим с рассеянным недоумением оглядел комнату.

– Выходит, твоих кос больше нет? – спросил он с какой-то туповатой настойчивостью.

– Нет, и нечего их искать, – быстро проговорила Делла. – Я же сказала, что продала их – остригла и продала. Нынче сочельник, Джим. Не будь таким суровым и строгим, ведь я это сделала ради тебя. Если потрудиться, то, наверно, можно пересчитать волосы на моей голове, – продолжала она с глубокой серьезностью, – но никто и никогда не смог бы измерить мою любовь к тебе! Ну что – жарить гамбургеры?

Тут Джим наконец-то вышел из паралича. Он сгреб Деллу в объятия, и тут мы, скромности ради, ненадолго отвлечемся.

Как по-вашему, что больше – восемь долларов в неделю или миллион в год? Математик наверняка даст ошибочный ответ. Волхвы принесли этим двоим и ладан, и смирну, и прочие драгоценные дары, но не было среди них одного. Этот туманный намек мы сейчас разъясним.

Когда они оторвались друг от друга, Джим вынул из кармана пальто небольшой сверток и небрежно бросил его на стол.

– Никакая стрижка, Делл, – сказал он, – не заставит меня разлюбить мою малышку. Но разверни этот сверток, и поймешь, почему я в первый миг малость оторопел.

Проворные пальчики развязали бечевку и рванули бумагу. За этим последовал крик восторга, тотчас же сменившийся потоком слез. Поэтому потребовалось немедленно использовать все успокаивающие средства, имевшиеся в арсенале главы дома.

Дело в том, что на столе лежали гребни, тот самый набор гребней, которым Делла давным-давно зачарованно любовалась в одной из витрин на Бродвее. Восхитительные гребни, черепаховые, инкрустированные по верхнему резному краю блестящими стразами. И как раз в тон ее каштановым волосам! Они стоили безумно дорого, Делла знала это, – и сердце ее ныло от совершенно несбыточного желания когда-нибудь обладать ими. И вот теперь они здесь, они принадлежат ей, но больше нет тех прекрасных волос, которые можно было бы украсить ими…

Несмотря ни на что, Делла прижала свое сокровище к груди, подняла голову, улыбнулась сквозь слезы и проговорила:

– Ты даже не представляешь, Джим, как быстро растут у меня волосы!

И вдруг подскочила на месте, как ошпаренный котенок, и воскликнула:

– Боже мой, что же это я!

Ведь Джим до сих пор еще не видел ее замечательного подарка. Она торопливо протянула к нему кулачок и раскрыла: матовый драгоценный металл благородно заискрился на ладони, словно согретый лучами ее радости.

– Посмотри, какая прелесть, Джим! Я ног под собой не чуяла, пока нашла ее. Теперь можешь хоть каждую минуту смотреть на часы. Давай-ка их сюда, я хочу взглянуть, как они будут выглядеть вместе.

Но вместо того, чтобы полезть в жилетный кармашек за часами, Джим растянулся на кушетке, заложил руки за голову и загадочно улыбнулся.

– Делл, – сказал он, – давай-ка мы спрячем наши подарки, пусть полежат до поры до времени. Слишком уж они хороши для нас сейчас. Дело в том, что часы я продал, чтобы купить гребни для тебя. А теперь, думаю я, самое время браться за гамбургеры.

Волхвы – те, что принесли дары младенцу Христу, лежавшему в яслях, были, как известно, мудрецами и немножко волшебниками. От них и пошел обычай делать рождественские подарки. И поскольку сами они были мудры, то и дары их были полны мудрости, может, даже с правом обмена в случае, если что не так. А я здесь просто рассказываю самую обыкновенную историю про двух глупых детишек из квартирки за восемь долларов в месяц, которые, хоть и не очень обдуманно, но пожертвовали друг для друга всем самым дорогим, что у них было.

Мудрецы нашего расчетливого времени могут потешаться над ними, но я думаю, что из всех, кто преподносит подарки под Рождество, эти двое были самыми мудрыми. Они-то и могут считаться волхвами.

Тюремный надзиратель вошел в сапожную мастерскую, где Джимми Валентайн усердно кроил заготовки ботинок, и отвел его в офис начальника. Там начальник тюрьмы вручил Джимми бумагу о помиловании, подписанную губернатором штата не далее как нынешним утром.

Джимми принял документ без особого энтузиазма. Он отсидел уже десять месяцев из назначенного судом четырехлетнего срока, хотя рассчитывал провести за тюремной решеткой не больше трех. Когда у арестанта столько влиятельных друзей на воле, порой не стоит даже стричь его наголо.

– Итак, Валентайн, – наставительно проговорил смотритель, – завтра с утра вы выйдете на волю. Советую вам взяться за ум и стать законопослушным гражданином. Ведь вы, вообще-то говоря, совсем неплохой парень. Кончайте потрошить сейфы, живите честно.

– Это вы мне говорите? – неподдельно изумился Джимми. – Да я в жизни не прикасался ни к одному сейфу.

– Само собой, – криво усмехнулся начальник. – А как же так вышло, что вас посадили за кражу в Спрингфилде? Может, у вас было алиби, но вы не пожелали скомпрометировать даму из высшего света? А может, у присяжных имелся на вас зуб? С вами, невинными жертвами судебных ошибок, так обычно и бывает.

– За кражу в Спрингфилде? – продолжал недоумевать Джимми. – Господь с вами! Я в Спрингфилде отродясь не бывал!

– Отконвоируйте его обратно в мастерскую, Кронин, – улыбнулся начальник, – и переоденьте. Завтра в семь утра доставите его сюда. А вам, Валентайн, я рекомендую поразмыслить над моим советом.

Утром следующего дня, в начале восьмого, Джимми снова стоял в тюремном офисе. На нем был дешевый готовый костюм и желтые скрипучие ботинки, которыми тюремное ведомство снабжает всех своих невольных постояльцев, когда приходит срок расстаться с ними.

Канцелярист вручил ему железнодорожный билет и купюру в пять долларов, которые, по мнению законодателей, должны были вернуть Джимми гражданские права и относительное благосостояние. Начальник тюрьмы пожал бывшему узнику руку и угостил его скверной сигарой. Отныне с тюремным номером 9762 было покончено, и на свет божий вновь явился мистер Джеймс Валентайн.

Не обращая ни малейшего внимания на щебет птиц, свежий ветер, волнующий листву деревьев и запахи распускающихся цветов, Джимми проследовал прямиком в ближайший ресторан. Там он вкусил первые дары свободы в виде цыпленка по-кентуккийски и бутылки белого вина. Ланч завершился сигарой сортом намного выше той, которую Джимми получил от начальника тюрьмы.

Из ресторана Валентайн не спеша проследовал на железнодорожный вокзал. Бросив четвертак слепому, сидевшему у выхода на перрон, он сел в поезд и через три часа оказался в маленьком городке у самой границы штата. Заглянув в бар, содержателя которого звали Майк Долан, он пожал руку владельцу, томившемуся в одиночестве за стойкой.