И так продолжалось несколько дней. К ним обращались беженцы, искавшие дядьев, братьев, кузенов и кузин. Юноша, уверенный в том, что его родители находятся в одном из близлежащих городков или селений; мужчина, убежденный в том, что его мать не умерла в трудовом лагере. И так далее. Они все просили, чтобы их отпустили на поиски любимых. Ева привыкала к жалостливым рассказам и научилась проявлять жесткость, задавая вопросы: она должна была убедиться, что у беженцев есть веские причины для покидания лагеря, поскольку власти не поощряли торговлю на черном рынке.

Однажды, услышав особенно душераздирающую историю от отца, ищущего своих детей, она заметила:

– Честно говоря, не понимаю, к чему столько вопросов. Они и так настрадались. Почему они не вправе покидать лагерь и искать утешения за его пределами? И если они что-то покупают или продают, ведут торговлю на стороне, что в этом плохого?

– Знаю, дорогая, – отвечала Ирен. – После стольких лишений инстинкт самосохранения трудно подавить. Некоторые из них до сих пор живы только потому, что не упускали возможности заполучить лишнюю корочку. Каждый раз находя или зарабатывая кусок хлеба, они еще на один день продлевали себе жизнь, – она сняла с себя овчину и положила Еве на колени. – Подарок от благодарного друга. Недавно он нашел хранилище меховых шкур и теперь, чтобы помочь семье, шьет из них на продажу теплые безрукавки и шапки. Местные немцы сколько угодно могут называть нас schlechte Ausländer, но, если им необходимы дефицитные товары, они не поскупятся на звонкую монету. И кто посмеет осуждать моего друга?

– Гнусные иностранцы, – тихо произнесла Ева, переводя немецкую фразу Ирен. – С чего такая неприязнь? Поляки не по своей воле оказались здесь, потеряв все, что у них было.

– Не все немцы плохие. Многие из них тоже потеряли родных, многие теперь бедствуют.

– Очень теплый плед, – похвалила Ева, поглаживая ладонью мягкий кремовый ворс.

– Вам не нужна зимняя шапка? – Ирен взяла плед и обмотала вокруг головы, получилась папаха. – У меня есть один приятель, он может сделать.

– Нет-нет, не стоит. Думаю, пока мне следует избегать незаконных сделок.

– Хорошо. Но, если начнете замерзать, сразу мне скажите.

30 ноября 1945 г.

С востока

Лагерь пополнялся новичками. В клубах дыма и пара они выбирались из товарных вагонов и с детьми и драгоценными узелками устало тащились вдоль железнодорожной колеи. Поток оборванных, изнуренных, голодных беженцев, кутавшихся в вонючие одеяла и грязные пальто.

– Бригитта, сюда, – крикнула Ева. – Здесь еще одна.

Бригитта бросилась на зов Евы, которая помогала изможденной женщине спуститься с поезда. Та прижимала к пустой груди орущего младенца. На близлежащую станцию, изначально построенную для могучей военной машины, только что доставили новую партию беженцев – несколько тысяч человек. Всех возрастов, разные по состоянию здоровья, они брели навстречу Еве и другим сотрудникам служб помощи мимо сугробов недавно расчищенного снега.

– Если б матерям давали в дорогу чистые пеленки… – покачала головой Бригитта. Она взяла ребенка и развернула на нем грязное тряпье. Еве в нос ударил аммиачный запах; Бригитта отвернулась, хватая ртом воздух. – Неудивительно, что он исходит криком, бедняжка. Ты только взгляни на него.

Тощие ягодицы и ножки малыша имели ядреный красный цвет, кожа блестела.

– Уф, одна сплошная болячка, – прокомментировала Ева. Бригитта бережно промыла опрелости на тельце младенца и обильно смазала цинковой мазью.

– Скоро ему станет полегче. Вообще-то, я видела и пострашнее, – сказала Бригитта. – У некоторых шрамы останутся на всю жизнь. Почти все дети обезвожены. У многих матерей из-за недостатка питания нет молока. В дороге, наверное, им детей и вовсе нечем было кормить.

Она завернула малыша в чистые пеленки и отдала его в руки благодарной матери, затем занялась следующим орущим младенцем. Помощницы Бригитты стояли вдоль всего поезда, выискивая тех, кто особенно нуждался в помощи – малышей, больных и беременных.

Ева подбежала к хилой седой женщине, которая пыталась спуститься из товарного вагона, находившегося на уровне нескольких футов над землей. Вероятно, ей было не больше сорока пяти лет, но с впалыми щеками, усохшей грудью и седой головой она выглядела как сморщенная бабуля. Однако она, как могла, приоделась в дорогу: причесанные волосы прикрыла красиво завязанным серым платком, на поясе повязала чистый черный передник. Ева подала ей руку, и, когда женщина попыталась ухватиться за протянутую ладонь, широкий рукав ее блузки задрался до локтя. На внутренней стороне костлявой руки темнела характерная отметина – восемь фиолетовых цифр.

При виде татуировки Ева невольно охнула. Женщина поймала ее взгляд и кивнула.

– Дахау, – прошептала она.

Дальнейших объяснений не требовалось. Силясь улыбаться, Ева помогла женщине сойти с поезда, но мысленно себя отругала.

Нельзя показывать, что ты в шоке. Такие клейма ты уже видела, хоть и находишься здесь всего десять дней. Тут много людей, выживших в концлагерях, и на руке у каждого – нестираемый номер.

В тот день в лагерь прибыли еще четыре тысячи перемещенных лиц. Работники служб помощи, все до единого, помогали прибывшим сходить с поездов, которые везли их туда, где у них появлялась надежда, а не в ад, что ждал их в конце предыдущих транспортировок.

– Идите к медсестре, – велела Ева мужчине с открытыми гноящимися язвами.

– Там есть хлеб и суп, – сказала она семье с голодными хныкающими детьми, отсылая их к дымящемуся чану с похлебкой.

Нужно было заполнить документы, зарегистрировать приехавших, которых прежде следовало накормить и устроить на ночлег.

– Осторожнее, не толкайтесь, – сердито бросила Ева мужчине, отпихнувшему ее в толпу. Взволнованные обитатели лагеря бегали взад-вперед вдоль состава, выкрикивая имена, заглядывая в вагоны. Каждый раз, когда прибывал очередной поезд, они бросались к нему в надежде отыскать пропавших без вести. Неужели вон там промелькнул кузен или брат, о которых давно нет известий? Может, бывший сосед, доставленный этим эшелоном, что-то слышал об их близких? Возможно, кто-то видел их потерявшихся детей?

Все беженцы были тощие и голодные. Но даже после того, как они немного отъедались в лагере, у женщин по-прежнему выпирали животы – результат многолетнего выживания на черных сухарях и жидком картофельном супе. За то короткое время, что Ева работала в лагере беженцев, она заполнила массу репатриационных бланков – не сосчитать. Каждый день ей приходилось проводить собеседования и мириться с разочарованием. На место убывших беженцев приезжали новые, и лагерь по-прежнему был переполнен.

Наконец всех новичков расселили, всех младенцев перепеленали и накормили, все документы оформили, и команда служб помощи позволила себе немного передохнуть.