Ее отражение. Ее усталое лицо. Она касается нижней пересохшей губы и думает о том, как странно переживать тайную потерю. Безымянную. Потерю возможного будущего. Того, которого у нее никогда не было и не будет. Осознание того, что она тихо и так долго любила кого‐то много лет, хотя видела урывками. Любила того, с кем говорила на ходу, о ком думала втайне, кого касалась, только когда они передавали друг другу чашку ласси или пластинку жвачки.

* * *

Наверху страницы с тестом по орфографии красными чернилами написано «100 %». Преподаватель Амара даже приписал небольшое примечание: «Хорошая работа, Амар. Великолепно». Амар на седьмом небе. Размахивает бумагой, как флагом, перед лицом Хадии. Показывает на цифру, словно красного цвета было недостаточно, чтобы привлечь ее внимание.

– Хорошая работа, – повторяет Хадия, когда он впервые показывает ей тест.

Во второй раз она только кивает. Но мама ведет себя так, словно всякий раз видит тест впервые. Приклеивает его липкой лентой на дверцу холодильника, хотя у них, в отличие от других семей, холодильник вовсе не обвешан магнитами и снимками. Мама наклоняется, чтобы поцеловать Амара в щеку. И говорит, что, как только папа придет домой, немедленно отправит его на кухню, чтобы тот полюбовался. Говорит, что Амар заслужил туфли как никто другой.

Вечером Амар приходит в спальню Хадии, чтобы поблагодарить. На нем темно-синяя пижама с узором из планет и белых звезд. Хадия говорит себе, что его нужно похвалить – он действительно это заслужил.

– Я не смог бы добиться этого без тебя, – говорит он, и, судя по его взгляду и тону, вполне искренне.

– Подумаешь, большое дело, – отмахивается Хадия, имея в виду, что помочь ему было делом пустяковым, но голос немного резковат, чего она вовсе не хотела, и он слегка съеживается.

Внизу, в шкафу, все еще стоят его белые туфли со словом, написанным чернилами на подошве. Когда она впервые увидела тест, прикрепленный к двери холодильника, ей бросилось в глаза, как тщательно выписана каждая буква. Как непохоже на его обычные каракули. Настолько разборчивые слова, что на первый взгляд можно было перепутать его почерк с почерком самой Хадии. Она поняла, что Амар может добиться всего, если только захочет. А может, даже сумеет учиться лучше Хадии, если возьмет на себя труд покорпеть дольше двух вечеров подряд.

Когда Амар уходит спать, она открывает нижний ящик стола, где прятала все важные тесты и работы с оценкой «А». Их никто из семьи, кроме нее, не видел. Амара они любили больше остальных. Мама хранила его снимок. В бумажнике. За правами. На этом снимке он улыбается беззубой улыбкой. Мама пропускала пальцы сквозь пряди его волос, словно это давало ей силы. Нарисованная им картина с изображением шлюпки в океане была прикреплена над письменным столом в офисе отца. Хадия видела ее, когда навещала его на работе. Как‐то раз Хадия целый день считала лица на фотографиях в рамках, висевших в доме. Амар обогнал всех на семь снимков. Хадия и Худа чаще всего оказывались на снимках вместе. Можно сказать, два в одном. Первым делом мама накладывала еду Амару, а потом отцу и всегда спрашивала сына, не хочет ли тот добавки. Кажется, она сама не сознавала, что делает. Ежедневной обязанностью Хадии было мыть посуду, а Худы – подметать.

Иногда все это так злило Хадию, что, если ей поручали следить за уборкой в отсутствие родителей, она все перепоручала Амару. У него одного из всех детей было данное мамой прозвище – Ами. В холодильнике всегда стояло его любимое мороженое. Словно отец забывал об остальных, когда шел за продуктами. Если Хадия помогала разбирать покупки и видела упаковку фисташкового мороженого с миндалем, напоминала отцу, что Амар единственный, кто его ест. «Разве ты его не любишь?» – каждый раз рассеянно спрашивал отец. «Нет», – тихо отвечала она, думая, что нет смысла его поправлять.

Однажды, только однажды, Хадия поспорила с матерью, после того как та приняла сторону Амара в ссоре, которую он сам и затеял. «Ты его любишь больше! – крикнула она. – Больше нас всех!» – «Не глупи». Мать была спокойна, словно вспышка гнева Хадии вызывала лишь скуку. «Ты думаешь о нем больше других! О том, что ему нужно и что он хочет!» Она повернулась, чтобы сбежать к себе в комнату. «Мы тревожимся о нем больше, – сказала мать ей вслед так тихо, что Хадия готова была ей поверить. – За вас нам не приходится волноваться».

Хадия шмыгнула носом и тихо прикрыла за собой дверь спальни, пристыженная своим взрывом. Она задумала сделать что‐то такое, что заставило бы родителей волноваться за нее. Будто бы это волнение послужило бы доказательством силы их любви. Но Хадия боялась. Родители были бесконечно терпеливы там, где речь шла о выходках Амара. Она боялась, что хуже сомнений в их любви может быть только испытание их терпения. Что оно очень быстро закончится, и тогда она все узнает наверняка.

Хадию они любили, потому что она прекрасно училась. Оценки были отличными, и преподаватели говорили о ней только лестные вещи. Казалось, отец вообще бы ее не замечал, если бы она не старалась так усердно, чтобы добиться результатов. Мама хвалила ее, только когда Хадия чистила плиту так, что та начинала сверкать. «Даже я не могу ее так отчистить», – повторяла мама с искренним восхищением, и Хадия не понимала, должна ли радоваться похвале или раздражаться, потому что это было единственным, за что ее ценила мать.

Амар был их сыном. Даже слово «сын» звучало как нечто сияющее и золотистое: настоящее солнце, которое царило в их жизни. Отец иногда говорил Хадие: «Когда‐нибудь ты будешь жить с мужем. Будешь заботиться о его родителях. И забудешь о нас». У него такое чувство юмора. «Забудешь о нас». Или: «Мы больше не будем отвечать за тебя». Но смешно ей не было.

«Амар позаботится о нас, правда, Ами?» Мать сжимала его щеки. Амар обычно кивал. «Почему не я?» – спрашивала Хадия. «Потому что дочь уходит, чтобы свить собственное гнездо, берет фамилию мужа. Дочери никогда не принадлежат нам по‐настоящему», – повторял отец. «Но я хочу быть вашей, – хотела она сказать. – Хочу быть вашей или своей собственной». «Я не возьму ничью фамилию», – клялась она, но он уже не слушал.

Всякий значительный человек рождался мальчиком. Пророки и имамы были мужчинами. Муллой всегда был мужчина. Пророка Иону проглотил кит. Иосифу дали цветное одеяние и пророческие сны. Ной знал, когда начнется потоп. А глупой оказалась жена Ноя, которая утонула во время потопа. Именно Ева, жена Адама, впервые взяла в руки плод.

Но Хадия держала все примеры при себе. Именно сестре Моисея пришла в голову умная мысль положить его в корзинку. Именно жена фараона была настолько добра, что вытащила его из реки. Именно Биби Марьям было даровано чудо Иисуса[19]. Биби Фатима была единственным ребенком пророка, и пророк никогда не жаловался на отсутствие сына. И Хадие нравилось думать, что была причина, по которой одним из первых приказаний пророка был запрет курайшитам хоронить дочерей заживо. Прошли сотни и сотни лет, и все же люди по‐прежнему ценили сыновей, сыновья были гордостью семьи. Сыновья носили и будут носить имя семьи в следующем поколении.