«Мараваль воняет трупным гниением. Джентльмены, смерды, фаны – все погибли. Увы! Даже серафимы покинули Мараваль!»

«Делора? А-рос-рос-рос! Ужасная картина! Никаких признаков жизни!»

«В Алюме никого не осталось в живых. Торжественные деревянные врата проломлены. Зеленый Огонь погас».

«В Гальционе ни души. Смердов загнали в яму и завалили».

«В Туанге: мертвая тишина».

«В Утросвете: ничего, кроме смерти».

Через три дня Ксантен поручил шестерым серафимам поднять его в плетеном кресле, облететь цитадель и ее окрестности, а затем направиться на юг, в Дальнюю долину.

Разразившись обычными жалобами, серафимы разогнались неуклюжими скачками, угрожая немедленно сбросить Ксантена на мостовую, наконец поднялись в воздух и стали подниматься по спирали. Далеко внизу цитадель Хейгдорн превратилась в сложно устроенную миниатюрную модель – каждый чертог выделялся неповторимым сочетанием башенок и «орлиных гнезд», причудливо изогнутым контуром крыши и длинным, плещущим на ветру вымпелом.

Серафимы совершили предписанный облет цитадели, проскользнув над самыми скалами и соснами Северного хребта, после чего, наклонив крылья навстречу восходящему воздушному потоку, стали постепенно спускаться к Дальней долине.

Серафимы несли Ксантена в кресле над радующими глаз землями Хейгдорна – садами, полями, виноградниками, селениями смердов. Они пересекли озеро Мод с его павильонами и причалами, пойменные луга, где паслись стада принадлежавших цитадели коров и овец, и через некоторое время спустились в Дальнюю долину на окраине владений Хейгдорна.

Ксантен указал место, где он хотел бы приземлиться; серафимы, предпочитавшие спуститься ближе к деревне, где они могли бы наблюдать за происходящим, ворчали, издавали громкие раздраженные возгласы и сбросили Ксантена на землю так грубо, что, если бы он не приготовился к удару, ему пришлось бы вылететь из кресла кувырком.

Ксантен вылез из кресла не слишком элегантно, но по меньшей мере сумел удержаться на ногах «Ждите меня здесь! – приказал он. – Никуда не улетайте и не завязывайте подъемные стропы в замысловатые узлы! Когда я вернусь, я хотел бы видеть шестерых послушных серафимов, смирно сидящих вокруг аккуратно расправленных, незапутанных строп. Не скандальте! Никаких шумных склок, вызывающих порицания! Неукоснительно выполняйте мои инструкции!»

Серафимы угрюмо отворачивались, выгибая длинные шеи, топали ногами и позволяли себе оскорбительные замечания – но так, чтобы Ксантен их не расслышал. Бросив на них последний назидательный взгляд, Ксантен направился по дороге к деревне.

На лозах живых изгородей висели гроздья спелой ежевики, и несколько селянок наполняли ими корзины. Среди них была девушка, которую О. З. Гарр некогда пытался приобрести в личное пользование. Проходя мимо, Ксантен задержался и вежливо поклонился: «Насколько я помню, мы уже встречались».

Девушка улыбнулась довольно-таки капризно и тоскливо: «Память вас не подводит. Мы встретились в Хейгдорне, где меня держали взаперти. А потом вы привезли меня сюда – но было темно, и я не могла рассмотреть ваше лицо». Он протянула ему корзину: «Вы голодны? Хотите ягод?»

Ксантен взял несколько ягод. Беседуя с девушкой, он узнал что ее звали Глиссой Тиволгой, что она не помнила родителей, но что, судя по всему, они принадлежали к элите цитадели Хейгдорн и превысили положенную квоту на потомство. Ксантен рассмотрел ее еще внимательнее, но не смог обнаружить в ней сходство с кем-либо из известных ему семей Хейгдорна: «Вполне может быть, что ты происходишь из Делоры. Если в тебе и заметно сходство с кем-то из знакомых мне людей, могу назвать только род Козанца из Делоры – их женщины издавна славились красотой».

«Вы не женаты?» – наивно спросила она.

«Нет», – ответил Ксантен. Действительно, только вчера он расторгнул взаимоотношения с Араминтой. «А ты не замужем?»

Она покачала головой: «Иначе я не пошла бы собирать ежевику – это поручают только девицам… А зачем вы прибыли в Дальнюю долину?»

«По двум причинам. Прежде всего – чтобы увидеться с тобой, – Ксантен сам удивился тому, чтó сказал, но тут же осознал, что неожиданно сказал правду. – У меня никогда не было возможности по-настоящему с тобой познакомиться. Всегда хотел узнать, могут ли твои очарование и веселость сравниться с твоей красотой».

Девушка пожала плечами – Ксантен не мог решить, понравились ли ей его замечания – комплименты джентльменов нередко были чреваты достойными сожаления последствиями.

«Что ж, неважно. Кроме того, я хотел поговорить с Клагхорном».

«Он там, – бесцветным, даже прохладным тоном отозвалась она, протянув руку. – В этой избушке». Девушка вернулась к сбору ежевики. Ксантен поклонился и направился к указанному строению.

Клагхорн, в доходивших до колен бриджах из серого домотканого сукна, рубил топором прутья, чтобы они помещались в печку. Заметив Ксантена, он прервался, опираясь на топор, и вытер вспотевший лоб: «А, Ксантен! Рад вас видеть. Как поживают наши знакомые в Хейгдорне?»

«Как обычно. Даже если бы я прилетел, чтобы сообщить вам новости, мне было бы практически нечего сказать».

«В самом деле?» – опираясь на рукоять топора, Клагхорн изучал Ксантена ярко-зелеными глазами.

«На нашем последнем совещании, – продолжал Ксантен, – я согласился допросить пленного мека. Допрос заставил меня пожалеть о том, что вы не присутствовали и не помогли мне разобраться в некоторой двусмысленности ответов».

«Говорите, – кивнул Клагхорн. – Может быть, я и теперь смогу ответить на ваши вопросы».

«Как только разошелся совет, я спустился в хранилище, куда заключили пленного мека. Он нуждался в питании; я предложил ему сироп и ведро воды. Мек выпил немного воды и выразил желание подкрепиться фаршем из моллюсков. Я велел кухонному персоналу приготовить такой фарш, и мек поглотил несколько литров этой смеси. Как я уже упоминал, это необычный мек, выше меня, и у него нет вживленного мешка для сиропа. Я провел его в другое хранилище – с креслами, обитыми коричневым плюшем – и приказал меку сесть.

Я смотрел на мека, а он смотрел на меня. Удаленные мной шипы начинали отрастать заново – по всей вероятности, он уже мог принимать какие-то сообщения соплеменников. В целом он производил впечатление представителя высшего класса своей породы – не проявлял никаких признаков подобострастия или уважения, отвечал на вопросы без колебаний.

Сперва я заметил: «Джентльмены из цитаделей поражены мятежом меков. Мы допускали, что условия вашего существования были вполне удовлетворительны. Мы ошибались?»

«По всей видимости». Он произнес именно эти слова, хотя раньше я никогда не подозревал, что меки способны к сухим ироническим замечаниям такого рода.

«Хорошо, – сказал я. – В чем именно мы ошибались?»