У Роя Дженкинса начало появляться то, что он впоследствии назвал «дурным предчувствием». В последнее время он много думал о Теренсе Свини и о той огромной волне протеста, которую вызвала его смерть. Что же будет, если умрут сестры Прайс? Дженкинс не хотел, чтобы у людей создавалось впечатление, будто он принимает какие-либо решения под давлением, но в то же время он боялся: если сестры Прайс добьются успеха, то он сам станет мишенью на всю оставшуюся жизнь. И дело не просто в том, что не поедешь в отпуск в Южный Арма[62]. Ирландцы есть повсюду. На земле не будет ни одного безопасного уголка: он беспокоился, что если эти чертовы девчонки доведут дело до конца, то он больше не сможет «спокойно и безопасно ходить даже по улицам Бостона, Нью-Йорка или Чикаго». Как бы ни противилась этому душа Дженкинса, но у него не оставалось иного выбора, чем капитулировать.

Восьмого июня Долорс, Мариан, Джерри Келли и Хью Фини выступили с заявлением. «Чтобы добиться статуса политических заключенных, мы продолжали голодовку 206 дней», – писали они. Далее они сообщали, что Рой Дженкинс заверил их, что их вернут в Северную Ирландию, а потому они прекращают голодовку. «Мы никогда не стремились к суициду, – объясняли они, – у нас не было задачи убить себя, мы просто хотели добиться удовлетворения минимальных требований».

Заключенные не сразу попали в Ирландию. Вместо этого Долорс и Мариан перевели в женское крыло тюрьмы Дерхэм. Но однажды в марте 1975 года, во время обеда, всем заключенным Дерхэма приказали вернуться в свои камеры. Что-то подсказывало Долорс, что наступил их день. Она прошла в камеру и начала собирать вещи. Надела куртку, кое-что сложила. Затем явился надзиратель и объявил, что они отправляются домой. «О нет, не домой. Вы едете в Арма», – сказали ей.

– Ну, меня это устроит, – ответила Долорс.

Мариан вбежала в ее камеру, и они обнялись так крепко, что было трудно дышать. Они быстро затолкали оставшиеся вещи в сумки, и надзиратели вывели девушек в коридор. Долорс от волнения была как пьяная и даже обняла начальника тюрьмы.

Сестер привезли на военную авиабазу. Самолет взлетел – Англия осталась позади. Мужчина в форме подал им кофе. Глядя в иллюминатор, Долорс видела лишь водную гладь, но вдруг внизу показалась полоска зеленой земли. Она расплакалась.

– Это еще не Ирландия, – заметила Мариан. – Остров Мэн.

Прошло еще немного времени. Долорс бросила взгляд в окно и увидела что-то зеленое вдалеке.

– Это она, Мариан? – спросила Долорс.

– Думаю, да, – ответила Мариан.

Когда сестры Прайс выходили из самолета, британские военные фотографы защелкали камерами – вспышки осветили сумеречное вечернее небо. Две девушки были счастливы вернуться домой, жаль только, что поздно. В феврале умерла их тетушка Брайди Долан. Она была чем-то вроде малой республиканской иконы, а потому ее ожидали грандиозные похороны: власти отправили фотографов сделать снимки тех, кто туда придет. Через четыре дня после этого от рака поджелудочной железы умерла Крисси Прайс. Еще совсем недавно казалось, что матери суждено пережить своих дочерей, но все вышло иначе, и Долорс с Мариан едва не потеряли рассудок от горя. Они подали прошение о том, чтобы им позволили пойти на похороны, но оно было отклонено. Они смогли лишь послать венок из белых (пасхальных) лилий. 400 человек шли в процессии от Сливгаллион-драйв к кладбищу Миллтаун. Опустив голову, Альберт шел у гроба. Торжественную процессию возглавляла молодая девушка, играющая на волынке. На ней был черный берет и темные очки, как у членов ИРА.

Прошло несколько недель после исчезновения матери, дети МакКонвилл держались вместе, стараясь не выходить из дома. Им нужно было находиться здесь на случай, если Джин вернется. Но в конце концов в дело вмешались социальные службы: в «Дайвис Флэтс» прибыли два автомобиля, чтобы забрать детей. Хелен МакКонвилл посадила младших братьев и сестер в машину, пообещав, что их привезут домой сразу же, как только «мама вернется». Пока дети устраивались на сиденьях, Хелен подняла голову и увидела, что их соседи по «Дайвис Флэтс» вышли на бетонные балконы и молча наблюдают за происходящим. «Черт бы вас всех побрал», – пробормотала она. Машины тронулись с места.

Старшая сестра Анна все еще лежала в госпитале. Роберт пока находился под арестом, а Арчи был достаточно взрослый, чтобы самому позаботиться о себе. Агнес оставалась у бабушки МакКонвилл. А вот Хелен, Майкла, Такера, Сьюзан, Билли и Джима увезли в Южный Белфаст; они ехали долго, прежде чем добрались до внушительного четырехэтажного кирпичного здания приюта, который назывался «Назарет Лодж». Атмосфера здесь была безотрадной. Многие дети жили под опекой государства и, похоже, привыкли к таким условиям. Но дети МакКонвилл росли дома. Перед тем как оказаться здесь, они пережили исчезновение матери и смерть отца, а затем полудикое существование в течение нескольких месяцев. Приютом занимался строгий монашеский орден, прославившийся садизмом. Один из бывших воспитанников описывал учреждение как «нечто сошедшее со страниц романов Диккенса», унылое, страшное место, где порка и строгие наказания считались обычным делом.

Примерно в это время Майкл МакКонвилл стал мастером по побегам. С того самого момента, как его увезли из квартиры в «Дэвис», он обдумывал, как ускользнуть и вернуться обратно в Западный Белфаст. Он был своенравным уличным мальчишкой – настоящее дитя Смуты. Его все злило. Однажды, когда работник социальной службы предположил, что мать просто «бросила» детей, он закричал: «Вы врете!»

В марте 1973 года, в то самое время, когда Долорс Прайс устраивала взрывы в Лондоне, Майкл и Такер предстали перед судом в Белфасте по обвинению в краже в магазине; суд постановил перевести их вместе из «Назарет Лодж» в дом для мальчиков «Де Ла Саль», находящийся в 20 милях[63] от Белфаста, в графстве Даун, близ деревни Керкуббин. Поездка в новый дом не заняла много времени, но Майкл переживал из-за того, что они удалились от родных мест на сотню миль[64] Учреждение располагалось в перестроенном викторианском особняке, обосновавшемся в зеленой сельской местности. Дети жили в нескольких более новых коттеджах рядом с ним. Вокруг большая территория – 250 акров[65]. Мальчикам, которые всю свою жизнь провели среди бетонных и кирпичных зданий Белфаста, она казалась огромной, первозданной и бесконечной. Здесь были школа, плавательный бассейн, теннисные корты и футбольное поле. Даже биллиардный стол!

«Керкуббин» представлял собой, по словам одного человека, жившего там в те годы, «настоящий кошмар». Впоследствии правительственная комиссия установила, что там царил «культ физической силы», а монахи и наемные работники в любых ситуациях прибегали к насилию. Детей дубасили кулаками, пороли ремнями и стегали по рукам тонким деревянным прутом, причем с такой жестокостью, будто хотели отрубить пальцы.