А меня от звуков любого гонга передергивает до сих пор. Во время долгого изнурительного пути я и вздохнуть спокойно не мог, пока был слышен кошмарный Голос. Словами не выразить, что делает с мозгами подобная дрянь. Калечит все рассудочное в человеке.

Порой я слышу во сне звон того отвратительного гонга и вижу чудовищную долину с тихим, ужасно древним городом. Мерещится, что меня по-прежнему призывают туда, хоть и прошли годы. Ерунда, конечно. В любом случае, сейчас все это кажется выдумкой, и если вы не верите мне, обижаться не стану, – закончил он.

Но я, тем не менее, склонен поверить Биллу Кирби, поскольку знаю его породу, ведущую начало от Хенгиста, и знаю, что мой собеседник, как и любой ее представитель, – честен, решителен, груб, неуемен, сентиментален и прямолинеен: истинный брат бродячих, воинственных и отважных арийских сынов.

Старый Адам Фаррел лежал мертвым в доме, где в одиночестве прожил последние двадцать лет. У молчаливого и грубого отшельника не было друзей при жизни, и лишь двое мужчин проводили его в последний путь.

Доктор Стейн поднялся и поглядел из окна в сгущающиеся сумерки.

– Вы считаете, что сможете провести здесь ночь? – спросил он своего спутника.

Тот – его звали Фалред – согласился:

– Да, конечно. Полагаю, мне это по силам.

– Какой глупый и бесполезный обычай – сидеть с мертвыми, – прокомментировал доктор, собираясь уходить, – но, полагаю, ради соблюдения приличий придется смириться с суевериями предков. Возможно, я смогу найти кого-то, кто приедет и подежурит вместе с вами.

Фалред пожал плечами:

– Сомневаюсь. Фаррела не любили, и мало кто водил с ним знакомство. Я сам едва его знал, но не против просидеть ночь с телом.

Доктор Стейн снимал резиновые перчатки, и Фалред наблюдал за этим процессом с интересом, почти завороженно. Его невольно пробрала легкая дрожь при воспоминании о прикосновении этих перчаток – гладких, холодных и липких, как прикосновение смерти.

– Если я никого не найду, вы можете остаться в одиночестве на всю ночь, – заметил доктор, открывая дверь. – Но вы не суеверны, так ведь?

– Едва ли, – рассмеялся Фалред. – По правде говоря, из того, что я слышал о характере Фаррела, я скорее согласился бы смотреть на его труп, чем стал его гостем при жизни.

Дверь закрылась, и Фалред начал свое дежурство. Усевшись на единственный в комнате стул, он мельком взглянул на покрытый простыней бесформенный предмет, занимавший большую часть стоявшей против него кровати, и принялся за чтение при свете тусклой лампы, стоявшей на грубо сколоченном столе.

Снаружи скоро сгустилась темнота, и наконец Фалред отложил журнал, чтобы дать отдых глазам. Он снова посмотрел на то, что при жизни было Адамом Фаррелом, удивляясь капризу человеческой природы, сделавшему труп не только крайне неприятным на вид, но и столь пугающим для многих. «Бездумное невежество видит в мертвом лишь напоминание о неизбежности собственной смерти», – лениво решил он и стал праздно размышлять о том, что составляло жизнь этого мрачного и раздражительного старика, у которого не было ни родственников, ни друзей, и который редко покидал дом, где умер. О нем ходили обычные россказни как о копившем богатство скупце. Но они столь мало интересовали Фалреда, что ему не нужно было бороться с искушением обыскать дом в поисках, возможно, спрятанного здесь сокровища.

Пожав плечами, он вернулся к чтению. Дежурство оказалось скучнее, чем все праздные мысли, какие могли прийти ему в голову. Через некоторое время Фалред осознал, что каждый раз, поднимая глаза от журнала и видя кровать с ее зловещим обитателем, он невольно вздрагивал, как будто на мгновение позабыл о присутствии покойника, и ему напомнили о нем самым неприятным образом. Дрожь была едва заметной и невольной, но он почти что разозлился на себя. Ни звука не доносилось из-за окна, и Фалред впервые осознал абсолютную, мертвящую ночную тишину, окутавшую дом. Адам Фаррел жил настолько далеко от соседей, насколько это было возможно, и в пределах слышимости не было ни одного дома.

Фалред встряхнулся, отгоняя неприятные размышления, и вернулся к чтению. Тут неожиданный порыв ветра проник через окно, огонек в лампе задрожал и внезапно потух. Фалред, тихонько чертыхаясь, стал нащупывать в темноте спички, обжигая пальцы о ламповое стекло. Он чиркнул спичкой, вновь зажег свет и, бросив взгляд на кровать, испытал глубочайший шок. Голова Адама Фаррела была повернута к нему, и с серого сморщенного лица слепо пялились мертвые, широко распахнутые черные глаза. Хоть Фалред и вздрогнул невольно, разум подсказал логичное объяснение странному происшествию: простыня, закрывавшая тело, была небрежно накинута на лицо, и резкий порыв ветра отбросил ее в сторону.

И все же было в этом нечто, вызывающее ужас; нечто, наводящее на зловещие мысли. Как будто в полной темноте мертвая рука отбросила в сторону простыню, словно труп собирался подняться…

Фалред, человек впечатлительный, пожал плечами при этих неприятных мыслях и пересек комнату, чтобы поправить простыню. Мертвые глаза, казалось, смотрели недоброжелательно, со злобой, превосходившей грубость покойного при жизни. Зная, что это лишь результат работы его живого воображения, Фалред закрыл серое лицо, поежившись, когда его рука случайно коснулась холодной плоти – гладкой и липкой, как прикосновение смерти. Вздрогнув от естественного отвращения живого к мертвому, он вернулся к своим стулу и журналу.

Наконец, почувствовав сонливость, он лег на кушетку, оказавшуюся среди скудной обстановки комнаты по какой-то странной прихоти первого владельца, и приготовился ко сну. Фалред решил не гасить свет, заверив себя, что лишь следует обычаю оставлять горящий огонь для мертвых, не желая признаваться себе в том, что уже чувствовал страх при мысли о том, чтобы остаться наедине с трупом в полной темноте. Он задремал, проснулся, вздрогнув, и посмотрел на скрытую под простыней фигуру на кровати. В доме царила тишина, снаружи было очень темно.

Близился час полуночи с его зловещим влиянием на человеческий разум. Фалред снова поглядел на кровать, и закрытое простыней тело показалось ему крайне отвратительным. В его мозгу зародилась и принялась расти причудливая идея: под тканью покойник стал странной чудовищной тварью, отвратительным мыслящим существом, наблюдающим за ним горящими сквозь материю глазами. Эту мысль, чистой воды фантазию, он объяснил себе легендами о вампирах, неупокоенных духах и прочих в том же роде – зловещих символах, которыми живые окружали мертвых бессчетные годы с тех пор, как первобытный человек увидел в смерти нечто ужасающее и враждебное жизни. «Человек боялся смерти, – думал Фалред, – и часть этого страха перешла на мертвых. Их вид порождал суеверия, пробуждая из наследственной памяти страхи, прятавшиеся в темных уголках разума».