не было ни страха, ни тревоги. Только внимание и сосредоточенность. Это были те самые воины, о которых спрашивал князь Куракин. Все они являлись ратными людьми, согласно «разряда»[118] приписанные к отряду посылочного воеводы[119], место которого до поры было свободно и до нового царского наказа, с молчаливого согласия государя, занято отцом Феоной.

Не прошло и часа, как со стороны Тушинского лагеря в небо взвилась первая сигнальная ракета. В скором времени появились первые гонцы с сообщениями, что войска Ходкевича оставили лагерь и, перестроившись в колонны, выступили к назначенным по дистанции местам. Следом на рысях прискакали служилые татары из Бутырского конного разъезда, притащившие на аркане порученца известного перебежчика – ротмистра Юрия Федоровича Потемкина. До смерти испуганный поручик без обиняков выложил, что польская армия по выходе из лагеря поделилась на две почти равные части и четырьмя колоннами каждая пошла к Арбатским и Тверским воротам. Какие точно силы пошли к Арбату, он сказать затруднился, а вот относительно полков и хоругвей второй части армии дал довольно исчерпывающие сведения. По его словам, к Тверским воротам двигались пехотные полки Невяровского и Прилупского, имевшие при себе топоры для вырубки палисада у ворот; за ними следовали двести мушкетеров под начальством Бренне и Фалера; потом двадцать человек француза Барбиера с петардами; охрану им обеспечивали кавалерийская рота ротмистра Лесновольского и пехотный полк полковника Казановского. Всего же на взятие Тверских ворот Ходкевичем было выделено две тысячи триста человек.

В целом показания поручика почти дословно повторяли откровения метров Безе и Бессона. Отправив к князю Куракину гонца с сообщением, Феона стал ждать гостей, и они вскорости не преминули появиться. Ровно за два часа до рассвета со стороны Бронной слободы, Никитской сотни и Устюжской полусотни стали доносится звуки, говорившие о продвижении по ним большого количества вооруженных людей. Топот лошадиных копыт и тяжелая поступь пехоты гулко отражались в предрассветной тишине затаившегося города. Резкие, раскатистые выстрелы мушкетов и глухие пистолетные хлопки раздавались все ближе, при этом совершенно непонятно было, кто и в кого стрелял. Разрозненные истошные вопли говорили о том, что в подворотнях узких переулков кого-то уже резали и убивали. Польская армия, как армия тьмы, пришла вместе с ночью, скрывалась в ночи и нападала, прикрываясь ею!

Полки выстроились вдоль внешнего вала, окружавшего Белый город. С крепостной стены они казались одной копошащейся массой налетевшей на поле саранчи. Встав на рубеже, они выжидали, не двигаясь ни назад, ни вперед, не разговаривали и не зажигали огней. Со своей стороны, защитники города тоже не спешили раскрывать врагу свои позиции. Слабый отблеск горящих огней в глубине крепости говорил только о том, что там кто-то находился, но никак не о том, что поляков здесь ждали с нетерпением!

Наконец, когда ожидание, казалось, стало совсем невыносимым и нервы готовы были лопнуть от напряжения, с польской стороны в небо взвились две красные сигнальные ракеты, застрекотали полковые барабаны, тоскливо заголосили походные флейты и, как светлячки, в ночном небе разом вспыхнули сотни огоньков от раздуваемых солдатами фитилей мушкетов. Послышались рявкающие команды офицеров, и вся масса иноземного войска, соблюдая строгий боевой порядок, бросилась на приступ.

В ответ стены Белого города осветились множеством огней, и в сторону неприятеля полетели тюки с горящей паклей и бочки с подожженной смолой. Кроме того, вспыхнула и загорелась ярким пламенем сухая трава на внешнем валу, для верности заранее пропитанная ухтинской горючей водой[120]. На короткое время вокруг стало светло как днем. Света оказалось достаточно для того, чтобы пушкари смогли поставить свои орудия на прямую наводку. Залп со всех трех боев крепостной стены разом выкосил целые подразделения атакующих колонн нападавших, приведя их в замешательство, но не вызвал настоящей паники. Войска были дисциплинированными и опытными, прошедшими не одну баталию. Оставив на валу всех убитых, а также не способных двигаться самостоятельно, вопящих от боли, искалеченных товарищей, они лишь на короткое время откатились обратно за вал.

Перестроившись, заменив выбывших офицеров сержантами, а сержантов опытными рядовыми, войска гетмана Ходкевича вновь пошли на штурм. Жолнеры хоругвей Невяровского и Прилупского под градом пуль, сыплющихся на их головы со стен города, вооружившись топорами, с ходу принялись крушить палисады у ворот. Прикрывали их двести шотландских мушкетеров капитанов Бренне и Фалера. При этом защитников города ждала иноземная новинка, ничего хорошего не сулящая. Как только стрелок высовывался из бойницы, где-нибудь за стеной вспыхивал яркий луч света, который слепил его, после чего сразу звучал выстрел.

– Ты видел? – спросил Афанасий, показывая отцу Феоне ложе пищали, в щепки разбитое полуфунтовой шаровой пулей польского мушкета. – Одного нашего наповал. Еще двое ранены!

– Видел, – сквозь зубы процедил Феона, напряженно всматриваясь в поле боя, почти полностью скрытое сумраком и пороховым дымом. – Больше шума, чем дела! Добудешь игрушку – тогда будет о чем говорить!

Он бросил на отца Афанасия короткий взгляд.

– Передай отряду, пусть вниз идут. Скоро ляхи в палисаде проход прорубят и петарды понесут. Пришло, брат, наше время!

Афанасий хищно оскалился, кивнул головой и, слегка пригнувшись, быстро побежал по площадке верхнего боя, громко раздавая команды:

– Приготовиться! Живо вниз, к воротам! Пищали оставить! Берем только белое!

Удовлетворенно улыбнувшись, отец Феона, внимательно проверив, сунул за широкий кушак с офицерскими кистями два заряженных пистолета и, взяв одной рукой лежавшие на крышке оружейного рундука две убранные в ножны сабли, еще раз взглянул на поле боя.

Польские пехотинцы, сберегая время, каждая секунда которого кому-то из них могла стоить жизни, не стали разрушать весь палисад. Они прорубили в нем несколько довольно узких проходов, освобождая место для саперов и прикрывавших их мушкетеров, часть из которых уже начала просачиваться сквозь загородки и занимать позиции на широкой, мощенной камнем площадке перед Тверскими воротами.

В то же время две неполные колонны венгерской пехоты в количестве около шести сотен человек, оснащенных штурмовыми лестницами, стремительно и дерзко преодолели зону поражения русскими пушками и заполнили крепостной ров. Их опытные командиры, определяясь по бороздам, оставляемым на земле рикошетирующими ядрами, почти без потерь смогли провести свои отряды между линиями огня крепостных орудий[121]. Еще один успех окрылил нападавших. С их стороны слышалось ликование и торжествующий рев боевых горнов, зовущих войска к решительному штурму. Отец Феона еще раз улыбнулся, слыша преждевременные торжества в стане враге, и, более не оборачиваясь, поспешил вниз. Ловушка захлопнулась.

Как только венгры спустились на дно крепостного рва, они смогли по достоинству оценить всю грандиозность оборонительных вооружений Тверских ворот, считавшихся главной башней